— Истинные стервятники! — с жаром воскликнул Блэквуд. — Ужасные люди!
— Мистер Блэквуд, уж вы-то, как никто другой, должны подумать, прежде чем клеить ярлыки.
Во время рассказа Брудера Пэл и Зиглинда неслышно вошли в дом и с ногами уселись на подоконник. Они прислонились головой к стеклу, повернулись к океану, но ни молодой человек, ни девушка не произнесли ни слова, как будто их тоже увлек рассказ Брудера. Ножи и точильный камень Зиглинды лежали на полу, у ее ног, но она позабыла о работе; в свете, лившемся из окна, она казалась Блэквуду точной копией ее матери.
— Я уже рассказывал: я был на автобазе, и вот однажды ночью выстрелы затихли. К тому времени, как вы понимаете, засыпал я уже с трудом. И всю жизнь потом, признаться, уже не спал ни одной целой ночи. Был лунный вечер в конце лета, и я поднялся, взял винтовку и вышел прогуляться. Если бы я сказал вам, что вышел просто так, без всякой цели, то солгал бы. Было уже очень поздно, «стервятники» появлялись ближе к полуночи, но я все равно пошел посмотреть. Я прошел по тропинке, спустился к ручью, но никого не находил. Шел я почти час и уже отчаялся найти одного из мужчин с его девушками, подбрасывал монетки в кармане и говорил себе — оставлю их про запас, до следующего вечера. Небо было темно-синее, точно океан, луна еле светила сквозь густые ветки; ночь была какая-то особенная, успокаивала меня, и я совсем позабыл о своих всегдашних страхах. Пришло в голову, что битва, которая громыхала столько дней, все-таки закончилась и теперь и в нашу глухомань придет мир. Я шел, размышлял и надеялся узнать хоть что-нибудь. Линия фронта была совсем рядом, и я прикинул — надо пройти где-то с полмили, и я найду какую-нибудь подсказку: брошенную амуницию, стреляные гильзы, порванные, вонючие обрывки ремней, куски плоти, бледные, хорошо видные, как хлебные крошки на черной тропинке.
Лес становился все гуще, я уже продирался сквозь низкие ветки, наступал на мягкие листья папоротника, иногда под ногой трещал сушняк, и эхо треска пугало меня; тогда я останавливался, всматривался в серебристую темноту — нет ли там кого. Но там никого не было, я шел себе и шел и понял забавную штуку: как только сознаешься, что тебе страшно, страх начинает куда-то уходить и ты чувствуешь себя так, как будто сумел наконец набросить седло на спину молодого, необъезженного коня.
Я шел дальше и минут через пятнадцать заметил, как что-то движется в чаще деревьев. Шевелилось что-то маленькое и темное, я сначала подумал — медведь, но тут же сообразил, что всех медведей вдоль линии фронта давно уже поубивали. Потом я заметил другую фигуру и еще одну, но в темноте их было трудно различить, а если невнимательно вглядываться, то и вообще можно было не заметить. Ну, вы-то бы заметили, конечно; я тоже их засек и упал на колени. Я не сразу сообразил, что они там делают, но вдруг увидел, как одна из фигур отодвинулась от двух других, отошла подальше в лес и уселась на упавшее дерево. Вскоре загорелся огонек спички и до меня донесся запах табачного дыма.