Блэквуд прокашлялся и сказал:
— Можно последний вопрос, мистер Брудер?
Брудер не шелохнулся.
— Вот что очень давно не дает мне покоя…
— Выйди, Зиглинда, пожалуйста, — бросил Брудер.
Девушка прислонилась к прорезиненным плащам, свисавшим с крюка, сложила руки на груди и заявила, что никуда она не выйдет.
— Копия матери, — заметил Брудер. — Спрашивайте, мистер Блэквуд. Постараюсь ответить.
— Вопрос, в общем-то, личный. Вы не против?
— Против? А с чего я теперь должен быть против?
— Что случилось с Линдой?
— С ней все ясно, мистер Брудер. Вышла замуж, стала миссис Уиллис Пур. Все называли ее Линди.
— Почему вы допустили это?
— Я этого не хотел.
— Зачем же тогда вы написали ей и вызвали на ранчо.
— Чтобы она была со мной.
— Вы в ней ошиблись, мистер Брудер.
Блэквуд не рассчитывал, что Брудера так заденет это его замечание.
— Не знаю уж, почему я подумал, что у нее хватит терпения. Если бы она чуть подождала, настал бы день, когда мы поселились бы на ранчо вместе.
— Но что же с ней все-таки случилось?
— Зиглинда, выйди!
— Нет уж, — отрезала девушка, пододвинула стул к овальному коврику и села у огня.
Паломар вернулся в дом; от него несло рыбой, со штанов капало, он улегся прямо на ковер, как собака, когда хочет обсушиться, и положил голову у ног двоюродной сестры. Понятно, что Блэквуд никогда не видел ни Линду, ни Эдмунда, но теперь сходство просто бросалось в глаза.
— Вы правда хотите знать? — спросил Брудер.
Блэквуд ответил утвердительно.
— Тогда я расскажу вам. С ней случилось то, что случается с каждым, кто предает свое сердце… Только все было даже хуже.
— Хуже? — повторил Блэквуд.
— Сначала она предала меня.
— То есть, мистер Брудер?
— Что, до сих пор не догадались?
— Мне это непонятно. Как о вас с ней узнал капитан Пур? Кто ему сказал, что в ту ночь она будет купаться? По-моему, тогда-то ваша с ней судьба и переменилась.
— Весьма проницательно.
Блэквуд поблагодарил Брудера за комплимент и, воодушевившись, задал следующий вопрос:
— Линда сама рассказала обо всем капитану Пуру?
— Чтобы Линда рассказывала капитану Пуру о нашей единственной ночи вдвоем? Да на такое предательство даже у нее бы духу не хватило. Она по-другому себя повела, подлее.
— Так это Роза?
— Роза? Да нет! Роза была хорошая девушка. Она никому никогда не делала плохого. Правда, вот капитан Пур не задумывался, когда сделал плохо ей…
— Тогда как же, мистер Брудер? Как капитан Пур додумался переселить Линду к себе в дом? Как он догадался забрать ее у вас?
Брудер подался вперед. Дыхание у него стало неровным, глаза потускнели, руки задрожали, и Блэквуд подумал, что сейчас он подошел к краю смерти.
— Как, спрашиваете? — заговорил он. — Значит, миссис Ней не все вам рассказала. Возвращайтесь-ка в Пасадену, мистер Брудер, и попросите миссис Ней закончить эту историю. Пусть расскажет вам о Лолли Пур.
Вскоре Блэквуд уже тряс руку Брудера, не зная, что больше никогда не сможет этого сделать; яркий солнечный свет за дверями дома ослепил Блэквуда, и, когда глаза привыкли к свету, Блэквуд посмотрел через плечо и махнул рукой на прощание.
Часть шестая
ЗАРАЗА
Гонима из дворца она,
Виной тому — не спесь, не стыд.
Презреньем не укрощена
И в униженье не скорбит.
1
Июльским днем тысяча девятьсот тридцатого года, третьего подряд года страшной засухи, Линди Пур сидела за рулем «золотого жука» Уиллиса, направляясь через Мост самоубийц дальше, на запад. Солнце светило ей прямо в глаза, ее терзала обычная головная боль, отдававшаяся тяжелыми ударами в висках, и от этого — от отсвета и боли — она почти ничего не видела. Но на мосту негде было остановиться, и поэтому она притормаживала, сильно нажимая на педаль. Машина сзади яростно засигналила, Линди сделала водителю знак проезжать вперед, но он не мог этого сделать из-за встречного транспорта. Водитель снова нажал на клаксон; она заметила, что он от души ругается, раскрыв рот в ореоле рыжей, жесткой как проволока бороды. Он не переставая гудел и, когда встречных машин стало меньше, обогнал ее на узком мосту, бросая злобные взгляды и изрыгая гадости по адресу «бабы за рулем». Потом он исчез из виду, а Линди продолжала медленно ехать по мосту, вдыхая слабо чувствующийся запах старого русла, совсем пересохшего, потому что засуха продолжалась с самого двадцать восьмого года. Снизу поднималась белесая пыль, стадион «Розовая чаша» затих, пошел трещинами, опустел и, казалось, сам, как гигантский котел, излучал жару. Газеты писали, что температура еще поднимется до ста девяти градусов по Фаренгейту. Солнце нещадно жгло, пока она не добралась до западного конца моста и не укрылась в тени апельсиновой забегаловки.