— Освободился, — сказала она и добавила, что не понимает, как это могло случиться, ведь срок у него был, кажется, двадцать лет; лихорадка заставила Линди скривиться от боли. Заметил ли Брудер, как сузились у нее глаза? Да, заметил, потому что подошел к ней и сказал:
— Я уже почти неделю в «Гнездовье кондора».
Она подумала, известно ли ему, что в начале лета она воровски появилась на ферме, затаилась во дворе и украдкой предавалась воспоминаниям. Остались ли следы ее пальцев на пыльных ручках? Следы, ждавшие, когда он вернется? Он этого не сказал. Нет, он рассказывал, как неподалеку выловили барракуду длиной почти пять футов, как он починил и снова закинул в океан ловушки для лобстеров. Он спросил ее, куда она поместила Дитера. «Хочу вернуть его домой», — пояснил он, и в его голосе Линди послышалось осуждение.
Они стояли рядом, и Линди не покидало неясное ощущение, будто Брудер что-то ей передает; через нее словно тек какой-то дух. Она чувствовала, как что-то прикасается к руке, но, опустив глаза, увидела, что это не Брудер, — он стоял поодаль, в двух футах, на небольшом, но опасном расстоянии. Что-то и притягивало, и отталкивало ее. Сердце в ее груди подскакивало, как буек на высокой волне; она ощущала биение пульса. Первый раз она боялась показаться ему глупой. «Глупая женщина» — так отзывался Уиллис об Элли Сикмен, Конни Риндж и даже о Лолли. «Не глупи, Линди», — не раз говорил ей Уиллис. За такое оскорбление Линди готова была кинуться на мужа с кулаками, но из уст Брудера оно ее просто сокрушило бы своей неудобной правдой.
— Какими судьбами?
Дверь дома распахнулась, из нее показались Хертс со Слаймейкером, оба пожали Брудеру руку, похлопали его по спине и встали, как всегда, рядом, сложив на груди руки, как будто поздравляли его с возвращением.
— Ты живое доказательство, что истина — это свобода, — сказал Слаймейкер.
— Я тебе говорил, что не надо было от нас уезжать, — подхватил Хертс.
Время пощадило его худощавую фигуру. А вот Слаймейкер сдал гораздо сильнее — его волосы побелели, как сухая полынь. На спине у него стал заметен загривок, подбородок был как будто обслюнявлен, но глаза оставались все теми же — синими и ясными. Много лет Хертс говорил: «Да у него все в глазах написано. Мне только раз в них взглянуть — сразу все вижу». Сейчас оба повторяли, что Брудеру просто страшно не повезло, что он так влип, и что только истина позволила ему выйти через пять лет — и то не быстро, как сказал Хертс. Оба чуть не прыгали от радости, что снова видят своего старого начальника; Хертс со Слаймейкером признавались, что скучали по Брудеру, хотя прекрасно его знали и понимали, что надеяться на ответное признание совсем не стоит.
Хертс вытащил из кармана газету и сказал:
— Мы об этом только сейчас узнали, из вечернего выпуска. Я прочитал — и тут же через всю рощу кинулся Слаю рассказывать.
— А я подумал, кто-то умер, — он несется за мной, газетой машет. Он ее сложил, как будто хотел старую собаку по носу ударить, и все твердил: «Вот ты не поверишь, ну ни за что не поверишь!»
— Да я бы и не поверил, если бы тебя здесь не увидел, — сказал Хертс и разложил газету на столе; она развернулась как бы сама собой на последней странице, где была статья Черри Мосс — псевдонимом Болтушка Черри она с прошлого года не пользовалась, — под заголовком:
СНЯТОЕ ОБВИНЕНИЕ.
ЗАКЛЮЧЕННЫЙ ОБРЕЛ СВОБОДУ
Фотографии не было, статья заняла всего две колонки. Линди взяла газету и только тут начала все понимать. Ее трясло, буквы плясали перед глазами, глаза не могли сфокусироваться на тексте, как будто она не умела читать и складывать слова, но потом она моргнула, и ей все стало ясно.
— Можете поверить? Прилив опускался, а не поднимался, — сказал Хертс. — Уж эта Черри!
Это была не вся статья, но больше они ничего не сказали. Линди в тишине прочла ее и, закончив, спросила: