Для поездки Линда оделась в пальто с зеленым фетровым воротником и в шляпку с белым орлиным пером, которую она все-таки купила специально для своей поездки; на шее у нее висела коралловая подвеска. Отражение в стекле вагона нравилось ей — вид у нее был как раз для поездки в город, где, как уверяла Маргарита, живут одни только пижоны. Но все свои рассказы о шикарных гостиницах — «Висте» над самой рекой, «Мэриленде» с длинной аллеей, крытой вьющимися растениями, «Хантингтоне» с неохватным видом на океан — о светских клубах вроде «Сумерек», комитета городского конкурса красоты, «Стопроцентных» — она, похоже, черпала из газет, на страницах которых описывалась жизнь местного света.
— Из «Америкен уикли» столько узнаёшь! — безапелляционно заявляла Маргарита. — Вот подожди, эту газету скоро все начнут читать до самого последнего слова! Там пишет какая-то Болтушка Черри, и все всегда знают, что где происходит. Тебе, Линда, обязательно нужно ее разыскать!
Линда, правда, совсем не поняла, для чего ей может это понадобиться.
В поезде рядом с Линдой сел мальчик с ободранными коленками и испачкал ее пальто мармеладом из гуайявы; не успела она опустить окно, как порыв ветра сорвал со шляпки перо и унес его неизвестно куда. Когда она добралась до Лос-Анджелеса, нос и щеки ее были перепачканы угольной пылью, а пальто повисло на руке тяжелой тряпкой. На Юнион-стейшн, где она ждала четырехчасового поезда на Пасадену, у нее начал клянчить деньги изуродованный ожогами человек в военной форме. Когда она сказала, что у нее самой их почти нет, он сердито раскричался на весь перрон. Ярко накрашенная женщина на дальней скамейке перестала смотреться в зеркало пудреницы и сказала: «Не серди его, куколка». Хотя наступил октябрь, было еще тепло, лето добирало свои последние дни, солнце стояло высоко, нещадно нагревало шерстяную обивку кресла, Линда совсем сжарилась, шея зудела от пота, и оставалось только надеяться, что он не заметит, как вымотала ее дорога.
Путь из Лос-Анджелеса в Пасадену бежал между диким кустарником, мимо реки, перепрыгивал по мосту, проложенному над сухим руслом, шел вдоль нескончаемых апельсиновых рощ. В открытое окно плыл запах цитрусовых почек, зеленых, как бы восковых, листьев, сухой земли, вот уже больше полугода не видевшей дождя. Какие-то люди с тяпками и мотыгами в руках расправлялись с сухими стеблями фенхеля, росшего повсюду в роще, — готовились к сбору урожая. Рядом лениво стоял ослик, запряженный в тележку. Скоро здесь появятся работники с пристегнутыми к плечам мешками для сбора апельсинов. Колея свернула в сторону от рощи, и деревья остались позади. Линда увидела в окно, как деревья сменил заброшенный виноградник, молочная ферма и рекламный щит всемирно известной страусиной фермы и гостиницы «Южная Пасадена». Еще один щит зазывал в компанию «Долина», которая производила отруби и топливо: «СЕНО! ДЕРЕВО! УГОЛЬ! ОТРУБИ ПО НАУЧНО ОБОСНОВАННОМУ РЕЦЕПТУ, В МЕШКАХ ПО 80 ФУНТОВ!» У края поля показались несколько домиков под черепичными красными крышами, потом домов стало больше, среди них попадались сооружения с викторианскими башенками и завитушками, окрашенные в веселые фисташковый, солнечно-желтый, багряно-красный цвета. Потом с полей потянулись заасфальтированные улицы, поля уступили место пустым ровным квадратам, затем снова пошли дома, но уже белые, оштукатуренные, с металлическими литыми калитками и тюдоровскими балками, деревянными крылечками и кедровыми козырьками над ними, и вот наконец кондуктор выкрикнул:
— Пасадена! Следующая — Пасадена!
Больше четырех лет они с Брудером не виделись. Грязевой поток чуть не засосал его, через слой жижи светились только белки вытаращенных, круглых, как луковицы, глаз. Высвободившись, он опустился на четвереньки и принялся отряхиваться по-собачьи, разбрасывая грязь во все стороны. Он говорил потом, что точно знал, где она, — не знал даже, а чуял: