Таксист повернул голову и лениво осведомился:
— Привидение увидали, что ли?
— Угу, — промычал я, пытаясь отдышаться. — Мой приятель никогда прежде не посещал церковь, а тут вот заглянул, но при виде певчих вдруг перепугался и дал деру. Дом девятьсот восемнадцать по Западной Тридцать пятой улице.
Таксист снова повернулся, оглядел всю улицу в поисках полицейских или иных преследователей, потом пожал плечами, хмыкнул, и мы покатили. Когда мы проехали квартал, Мурлыка разинул было пасть, чтобы что-то сказать, но я пригвоздил его к сиденью свирепым взглядом, и он покорно заткнулся. У таксистов обычно острый слух, даже излишне острый, а мне бы не хотелось оставлять за собой лишние следы. Мы и так уже влипли по самые уши. Поэтому таксисту так и не довелось что-либо услышать, поскольку всю дорогу, вплоть до тех пор, пока машина не остановилась перед нашим стареньким особняком, ни один из нас не раскрывал рта. Я первым преодолел семь ступенек крыльца, отпер своим ключом наружную дверь и впустил Мурлыку в прихожую. Снял пальто, повесил его на вешалку, положил шляпу на полку и повернулся к Мурлыке, чтобы взять его пальто, но воришка не спешил с ним расставаться. Он осторожно запустил руку в левый карман и бережно, держа стебель двумя пальцами, извлек из него розовую орхидею.
— Вот она, — гордо заявил он. — Выкладывайте башли. Я спешу.
— Попридержи лошадей, — сказал я. — Я еще должен взять кассу.
Я повесил его пальто, положил шляпу на полку, провел его через прихожую в гостиную, велел подождать, открыл звуконепроницаемую дверь в кабинет Вулфа, вошел и прикрыл за собой дверь.
Вулф восседал за столом, заваленным кусками воскресной газеты. Он придирчиво осмотрел меня, убедился, что я с пустыми руками, если не считать фотоаппарата, и рявкнул:
— Ну?
Я прошагал к своему столу, положил на него фотоаппарат и остался стоять.
— Да, сэр. Снимки у меня, орхидея у него. Но сперва я хотел бы…
— Где она?
— Минуточку. Он в гостиной, лелеет росток и не желает с ним расставаться, пока не получит башли. Деньги, по-вашему. А как только он их получит, то немедленно улепетнет. Между тем у нас кое-какие сложности. Миссис Байноу упала на тротуар и билась в жесточайших конвульсиях, когда наш приятель подскочил к ней, сорвал с груди розовый побег и задал стрекача. Это получилось настолько некрасиво, что я бы сам с удовольствием схватил его за шкирку и сдал ближайшему полицейскому, но меня удержало лишь то, что миссис Байноу от моего джентльменского поступка проку бы никакого не было, да и вы тут сидите, пуская слюнки. Словом, я побежал за ним. Поймай я его, я бы привел его сюда пешком, но я догнал его в ту секунду, как он вскочил в такси. Никакого смысла…
— Я хочу посмотреть на орхидею!
— Подождите. Возможно, нам…
— У нас полно времени. Пусть зайдет сюда.
Мне пришлось уступить, потому что Вулф все равно меня не слушал. Я вернулся в гостиную и привел Мурлыку. Когда Мурлыка подошел к столу Вулфа и Вулф требовательно протянул лапу, я решил, что Мурлыка не отдаст ему орхидею, прежде чем не получит деньги, но я ошибся. Вулф свирепо рыкнул, как лев при виде свежего сочного мяса, и Мурлыка послушно протянул ему немного пострадавший, но не слишком помятый побег. Во всяком случае не менее полдюжины цветков остались неповрежденными. Вулф осмотрел их, все по очереди, потом достал лупу и, стиснув губы так, что они превратились в едва различимую полоску, принялся медленно изучать розовые цветки.
Наконец, он отодвинул кресло назад, встал и, бережно держа хрупкий росток за самый кончик, протопал в кухню, где у нас стояли два холодильника — обычный и морозильник. Вскоре Вулф вернулся, уже без ростка, прошагал к столу, грузно уселся и провозгласил:
— Готов уплатить три тысячи долларов за это растение.
Я помотал головой.
— Я — пас. И нечего пожирать меня глазами. С меня хватит. Если хотите договориться с Мурлыкой — валяйте, но без меня. Прежде, чем я расплачусь с ним, я хотел бы подробно отчитаться, если вы, конечно, сумеете когда-нибудь взять себя в руки и выслушать меня.