Мы не на шутку распалились. Доктору пришлось повысить тон, чтобы остановить нас.
После чего она провела короткую воспитательную лекцию о взаимопонимании.
— Вы не могли бы извиниться друг перед другом? — мирно предложила женщина.
— Это ничего не исправит. Так что не собираюсь, — малодушно буркнула я.
Мама тут же захлопнула рот и сердито поджала губы. Похоже, она хотела последовать просьбе доктора.
— Какая же ты все-таки эгоистка.
— Ох, если я — эгоистка, тогда продолжу: отец вчера похерил всю мою работу за последние полгода. И даже пальцем не пошевелил, чтобы как-то помочь с восстановлением данных. У меня все.
— Наконец-то! — саркастично вздохнула мама. — Выговорилась?
— Нет. Но это все, что могу сказать в этом кабинете.
— Сандра, я ненамеренно, — негромко сказал отец. Он впервые подал голос за этот прием.
— Потом очень ненамеренно игнорировал мои просьбы о помощи. Минутное дело — заменить деталь на терминале. А после также ненамеренно наорал при всех, когда я пыталась починить терминал сама и задала единственный вопрос. Хотя, чего стоило сказать пару слов вместо десяти? — я шмыгнула носом и отвернулась.
Новой волной накатила досада от утерянных данных.
— Это было так важно?
— Твои нейросети так важны? — в тон ему переспросила я.
Отца эта аллегория вывела из себя.
— Не сравнивай свои нерабочие поделки с моим трудом!
— Мой труд ты также не ценишь. Ты видел далеко не все. И не тебе судить о важности моих записей!
— Что такого важного ты могла создать? Это лишь детские игры.
Досадно было понимать свою правоту и не иметь возможности ткнуть оппонента в правду. Еще более обидно стало от воспоминаний об «оживленном» не родившемся ребенке.
— Тебе хватило ума пролезть в мой кабинет!
— Ты влезала в его кабинет без спросу!? — встряла в наш спор мама.
— П-потому что ты рылся в-в моих записях.
У меня появилось спазматическое заикание от истерики. Невозможность сделать вдох и выдох еще сильнее выбила из колеи.
— Это не одно и то же.
— Это т-ты так считаешь.
— Тихо! — в который раз прервала нашу ругань доктор Калашникова.
*
Она отвела меня в смежный кабинет и налила стакан воды с успокоительными.
— Я уже приняла… назначили, когда… поранилась, — мотнула я головой.
Заикание усилилось, мешая нормально произносить слова. Тем более спазмы не давали сделать и глотка, не облившись. Стоило лишь присесть где-нибудь в темном уголке. Желательно, чтобы никто не трогал ближайшие сутки.
— Легче? — спросила доктор через пару минут.
Я мотнула головой. Спазмы стали реже, но сильнее, заставляя хватать ртом воздух. Хотелось прекратить и успокоиться, но от этого заикание лишь усиливались.
— Хочу свалить… от них. Могу… жить сама или с братом… Кажется, что все хорошо, но… с каждым днем все хуже… и хуже, — на большее я была не способна.
— Ты упоминала далеко не все, не так ли? — мягко спросила доктор.
Меня затошнило. Как всегда, стоило уткнуться взглядом пол и напоминать себе о пользе молчания. Но моя дурья головонька и длинный язык решили иначе.
— Алессандра, я должна знать. В чем тогда смысл этой терапии?
— Не знаю. Пока… не вижу результата. А… по… повеситься хочется… все сильнее.
— Ты принимаешь седативные?
— Да, — не покривила я душой. Все-таки вчера одну дозу пришлось выпить. Пусть и не специально.
— Пошли, — она решительно взяла меня за руку и отвела в кабинет.
*
Родители смотрели на меня волком. Чую, назревала новая выволочка после сеанса. Я постаралась забиться как можно глубже в кресло и прикрыться подушкой, как щитом.
— Итак, я с вам нянчилась, ошибочно считая, что это лучшая тактика, — строгим тоном начала доктор.
Начало не предвещало ничего хорошего.
Меня больше удивило собственное присутствие. Обычно к этому моменту Лизавета Калашникова выводила меня за дверь и проводила разбор полетов с родителями наедине.
— Наверное, вы полагаете, что лишить родительских прав могут за вопиющее отношение к ребенку в ужасной и неблагополучной семье: отец-насильник, мать-пьяница, постоянные избиения, нищета. Так вот, вы ошибаетесь. Из того, что я вижу: ваши собственные действия уже несколько раз довели Алессандру до грани. В первый раз вы, похоже, совершенно не вынесли урока. Хотя по моим данным она выжила лишь чудом…
Насколько я поняла, она говорила о моей зимней госпитализации.
— И все еще не отошла. Что я вижу теперь: адекватный ребенок режет себя, несмотря на восьмой — восьмой! — сеанс терапии с родителями. Уважаемые Улим и Леля, сеансы были не для того, чтобы исправить вашу дочь. А чтобы наладить между вами взаимопонимание. По моим наблюдениям, результата не то что нет, он отрицательный.