— У меня такое впечатление, что там наверху опять велосипед изобретают — заметил Паша.
— Знаете, я к тем, которые велосипед выдумывают, нежные чувства питаю. Сам такой был. А вот есть такие дубы, они только путь в преисподнюю открыть могут. Дело не в тупости их, хотя есть маленько. А вот нацеленность какая-то внутренняя, прошитость. Как бы они ни шли на Одессу, выйдут обязательно к Херсону. По самые уши — и лекарь показал руками печальный результат выхода к названному городу.
Паштет усмехнулся, потом спросил: "Так что, опять революция должна быть?" Старый лекарь задумался, помолчал. Потом осторожно подбирая слова ответил:
— Революция — это дело такое непростое, в нем разбираться вовсе не легко. Бирюльки натуральные. Чтобы хоть что-то понять, надо представить, что люди вовсе не сошли с ума, а в крайнем случае немного затупили. А кровавость революций обусловлена вовсе не кровавостью грядущей идеологии. Идеология вообще ширма. Главное, чтоб много крови было, это самоцель. Ну, в смысле, что некая часть общества подлежит неизбежному истреблению, ибо другие способы исчерпаны. Эта часть является несомненной раковой опухолью, потому народ так отчаянно режет по себе же. Чем кровавее и радикальнее рубанули, тем надольше хватит. Через какое-то время паразитическая опухоль опять начнет расти, но, пока ее почти нет, страна делает рывок. Потом паразиты доводят ее до полного паралича, а там либо гибель, либо новое кровавое очищение. Вроде, грустная картина получается, а как подумаешь — фигня это, мелочи жизни. Ежедневное маленькое зло, помноженное на миллионы и на годы, гораздо страшнее. Впрочем не обязательно революция. Знаете, чем отличается мир от войны? Когда война — можно мочить врагов. Даже нужно. Когда мир — врагов мочить нельзя. Независимо от того, что они творят. Может, бывает такое, чтоб врагов нет совсем? Не бывает никогда. Вывод?
— Надо лепить образ врага? — хмыкнул Паша.
— Когда враг есть, а образа у него нет, это называется слепотой.
Безразличный механический женский голос стал монотонно перечислять очередной перенос сроков вылета и прибытия. Публика притихла, слушая нерадостную информацию, даже дети вроде бы угомонились.
— Экая получилась ектенья — заметил доктор, когда услышал и про свой рейс.
— Так понятно, что пока туман не рассосется, нам придется тут сидеть — вздохнул Паштет.
— Да, разумеется. Пойдемте в кафе, съедим чего-нибудь — предложил врач.
— Не факт, что стоит это делать. Все эти кафе в наших аэропортах люто дорогие и совершенно все там невкусное. Да и за рубежом так же. Пользуются. что деваться некуда — возразил Паша.
— Не спорю. Но тем не менее, времени прошло уже много, надо чего — нибудь положить на зубы, режим соблюдать надо.
— Я могу весь день не есть ничего — брякнул попаданец и подумал, что это получилось как-то чересчур хвастливо.
— Конечно, вы же молодой еще и у вас организм изношен не сильно. Вот и давайте не будем его портить раньше времени. Обойдетесь без гастрита. Я угощаю! — ухарским голосом, но тихо сказал лекарь и его глаза блеснули усмешкой.
— Да не в деньгах дело. Досадно их, подлецов, рублем поддерживать — пояснил упрямо Паша.
Но сдался и вскоре оба сидели в кафе, которое было полупустым — цены и впрямь были живодерскими. Единственно, что все же убедил старика не разыгрывать тут из себя бабушку, обильно кормящую своего внучка. Согласился на чай и круассан. Себе старик взял то же, уселись, принялись жевать черствоватые круассаны.
— Странно это — задумчиво сказал Паштет.
— Что именно? — деловито спросил старичок.
— Получается, что вот попаду я в СССР, а знаю про ту страну, что там были только репрессии и не было колбасы. И еще то, что там были все рабами системы. Нелепо как-то. Я получается, про Таиланд больше знаю.
— Вот далась вам эта колбаса — поморщился врач.
— Но ведь были же проблемы с колбасой?
— Были. Но не с колбасой, а с логистикой. И с пониманием сейчас у людей места колбасы в рационе — вздохнул доктор.
— Знаете, я как-то не очень вас понимаю — заметил Паша.