Оставалось только вздохнуть тоскливо от досады. Полез в воду, не зная броду — вот и купайся теперь в сапогах по самые уши! И ведь как шел сюда — как американский президент, напыщенно и безоглядно, не думая, что дальше делать будет. И надо рожать легенду, срочно выдумывать имя и фамилию, а судя по одежке и быту местных — еще и сословие свое надо обозначить и чтоб впросак не попасть! Но учитывая, что ничерта не понятно, а исторические знания ограничены "тремя мушкетерами", да парой фильмов — можно такого дурака свалять за пять минут, что чесаться устанешь.
На счастье Паши часовой как-то тоскливо и зло перекосил свою бледную морду, неразборчиво выругался, торопливо отошел на десяток шагов и злостно нарушил устав караульной и гарнизонной службы в той редакции, что была знакома Паштету. Он уселся весьма недвусмысленно "гордым орлом" и стал тужиться. Такая европейская простота нравов немного удивила "нецивилизованного русского дикаря", но виду попаданец не подал, только судорожно размышлял — как назваться, что дальше делать, и с чего это кнехт караульный срать уселся при всем честном народе? Все вместе сразу обдумывать было трудно, разве что обратил внимание, что торгованы невзначай переглянулись с постными деревянными мордами, но легонькие иронические ухмылочки тенью, отзвуком на губах у них скользнули.
Злорадствуют, интеллигенты местные, над страданиями солдапера-чужеземца. Бесплодные страдания-то, судя по всему. Не выходит у Данилы-мастера каменный цветок.
— Nichts passiert? (Ничего не получается?) — спросил Паша сочувственно, но в меру, чтоб не выглядеть и глупым самаритянином.
Алебардщик злобно посмотрел снизу вверх, ничего не сказал внятно, только пробурчал что-то себе под нос. Его совершенно не смущало, что он тут сверкает голым тощим задом перед совершенно посторонними людьми, но вроде понял вояка, о чем спросили.
А Паша, с виду стараясь остаться невозмутимым и холодным, лихорадочно думал, перебирая варианты ответов и отвергая их один за другим, что было совершенно разумно, потому как в этот пиковый момент в голову лезла какая-то чушь, причем лезла настырно и упорно, как пьяный в музей, невзирая на то, что ее выкидывают из вороха мыслей. При этом же, как и положено всякому разумному человеку, который только что облажался и сморозил глупость, все время вылезали детали, которые Паша по дороге видел, но не воспринял так, как надо и потому не подготовился.
Как говаривали раньше — смотреть и видеть — две разные вещи. Ну, вот пришел Паштет в деревеньку и что? Ни домов не разглядел, ни одежды взрослых, ни прочего. Бревенчатые избу, в чашу рублены. Вроде отличаются от тех, что сейчас в деревнях, так это из-за крыш — тут они соломой крыты и дранкой, если побогаче — как "сегун" этот. И баньки тоже видел, без труб, типовые, которые "по-черному" топятся.
Так и такие тож не старина какая древняя, вон Высоцкий рвался все, чтоб ему такую именно протопили. Поездил Паштет по стране, видывал такое, причем еще удивлялся — в одном районе деревенские все по-черному бани топят, а у соседей — все по-белому, черт их поймет почему так. Разве что крыши ондулином покрыты и там и там.
Вообще, конечно, поступил Паша по-дурацки, можно сказать сам в зубы полез. Другой бы кто тихарился бы в лесу, все вызнавая. Правда, Паштет свои ниндзевые способности оценивал низко, засекли бы его быстро и потом вышло бы неловко, не любят люди, когда кто-то в лесу таится с нехорошими, надо думать, намерениями. Иначе с чего прятаться — то от порядочных людей?
— Хандырил ли на оксар? — спросил один из спутников, меланхолически поглядывая на старающегося часового.
— Пулил мас лапухи клёвые — не без гордости ответил ахинеей на ахинейский же вопрос второй торгован. Паштет навострил уши, услышав неожиданно знакомое слово. Черт бы этих хмырей драл!
— Чего это он тут гадить уселся? — тихо спросил своих спутников Паштет. Те переглянулись, пожали плечами молча. Когда Паша уже решил, что либо его не поняли, либо проигнорировали, второй веско заявил, мимолетно взглянув на собеседника:
— Лох скомлешный. Пельмаю лещуха скурлеет — профессорским тоном заявил он, объясняя незнакомцу совершенно очевидную для любого вещь.
— Не понял я тебя, человече — честно признался Паштет. И вот сейчас на сто процентов был уверен, что торгован-то его понял, но почему — то не стал это показывать.