Убежище. Мне нужно убежище!
Ночь горела и стонала на все голоса, как сонм неупокоенных душ. Поблизости — уж не у самой ли лаборатории? — токотал пулемёт. Отрывистый деревянный стук то нарастал, то стихал. Теперь уже не оставалось сомнений — он и впрямь очутился на фронте. «Рекогносцировка», вспомнилось сложное слово.
Проще говоря — где я?
Он прижался к кирпичной стене, страстно желая войти в неё, слиться с камнем и так нечувствительно переждать всё это безумие. Где-то в темноте притаились стекло и доски, картофель, резиновый шланг, солярка, проволока под напряжением. Тянуло также латриной — густым запахом перебродившего кала, Хаген понадеялся, что это несёт не от него. Лагерный двор, — подсказал здоровый инстинкт. А значит, с обзорной вышки уже может следить чей-то бинокль, наводя прицел или готовя ручную гранату. Шах и мат. Если не убраться отсюда.
Вот только как? Скажите на милость — как? Он оглянулся. «Гайстершифф», инновационный воздушный корабль, уткнулся носом в сугроб, тоже безнадёжно завязнув. Разметка на боках снегохода маскировала корпус под колер грязного наста, но метко направленный луч, конечно, обнаружил бы…
Ш-ш-ш-с…
Топот. Голоса лесорубов.
Упав навзничь, Хаген зажал рот кулаком, прикусил перчатку. Сквозь колкую снежную мяшу пробилось жёлтое. Дико взревел мотор. Впереди, на расстоянии броска мяча распахнулись ворота: в светлом квадрате кто-то ходил. Целое стадо теней прогарцевало за угол подсобки — «Habt Acht!»: и сразу же, оживившись, защёлкали дятлы; «з-зиг» — взвизгнула пуля.
Убираться. Срочно!
«Мне нельзя умирать, — подумал он с лихорадочным жаром, словно убеждал кого-то другого, более влиятельного, чем он сам, от которого и зависела судьба всех его действий. — Мне нужно к Марте». Сейчас он не помнил, что собирался сказать, но чувствовал, что лишь это ценное, ещё не произнесённое и держало его на плаву, наполняя волей бороться. Это — и жажда жизни; она по-прежнему бурлила внутри, становясь только сильнее. Он потянул носом, судорожно напрягся, готовясь вскочить.
— Куртхен! Га-а… Вот ещё один!
— Ах-ха! Хох!
Дикий, звенящий крик раскатился по лунному полю, забился, рикошетом отражаясь от кирпичных стен, лестниц, гаражей, сараев, блокгауза. Что это? Разве может так кричать человек? Ненавидящими глазами Хаген упёрся в ночь, хрупнул челюстью. Крик сменился икотой. «Дерьмо, — с оттяжкой сказал сдобный, басистый голос. — Да, Куртхен же, старый хрен, подгони кар. Тебе что — сложно?» Заквакала рация. «Вот дерьмо!» Голос принадлежал фельдфебелю Фольке, но это не мог быть он, так же, как то, что дёргалось под ногами у страшных теней, не могло быть человеком.
И всё-таки было.
В разломе карбоновой чашки блестело опухшее, в трещинах и порезах, молодое лицо, на месте глаз — кровавые впадины. Лунный свет мягко ложился на размозженные ткани, серебрил вдавленный профиль, из которого, как изюм из непропечённого теста, высовывались осколки зубов.
— Сволочи! — совсем рядом услышал Хаген. — Сволочи, вы! Все! Проклятые сволочи!
Низкий, надсадный голос. Он обернулся и вдруг понял, что это плачет он сам.
— И я.
Посмотрел вверх.
Там, в слепых небесах, медленно плыл Пасифик. Как всегда спокойный и золотой.
— И ты — тоже сволочь! — сказал ему Хаген.
***
Ш-ш-ш-с, ш-ш-ш-с…
«Гайстершифф» скользил по снегам, как дельфин, легко взбираясь с волны на волну. Управлять им оказалось довольно просто, и Хаген начал было негромко напевать «Эрику», но заметив, что позади приклеился ацетиленовый глаз, переключился на «Чёрный отряд Флориана Гайера» — и протрубил его с большим чувством. Отсутствие музыкального слуха он восполнил экспрессией.
В конце концов, в его руке были часы, а Пасифик ещё не построили.
Маленький сын дворянина,
хей-я, хо-хо,
Сегодня отправится в ад,
хей-я, хо-хо…
В него уже не стреляли. Тени взяли его в кольцо, которое постепенно сужалось.
Вынырнув из-за огибающий лагерный двор стены, он чуть не врезался в бронетанк, перегородивший дорогу. Их было много — колонна неразличимых гор, рябых от встречного воздуха. Влево, вправо… В бликующем свете казалось, что снежинки падают вверх. Корабль крутануло, занесло юзом. Хаген наклонился, не вынимая ног из стремян, и увидел как впереди мелькнула полосатая рейка шлагбаума. Плавно опустил рычаг газа, дал тормоз и остановился, не доезжая до будки.
«В Вайнсберге огонь и смрад, хей-я, хо-хо. Многих закололи там, хей-я, …»
— А вот и наш дружок! — прошелестело в наушнике.
— Хо-хо, — грустно закончил Хаген.
Вот и всё. Тишина. Ворота.
Пристальный луч прожектора.
Внезапно что-то случилось. Он будто вознёсся над этим обезлюдевшим полем в окружении костров и кипящих зарниц, над пустошью, покрытой дырчатой коркой кровавого снега. Это было как наваждение. Дежа вю. Ай-ай, сказала Луна. Чьё это непростое лицо с острым носом, подвижным как магнитная стрелка, с растопыренными ушами как тарелки локатора?
— Иди сюда, — жёстко хрюкнула ночь. — Ко мне! Юде. Живо!
— Нет.
— Дружок, ты не понял. Я сказал…
— Я понял, что ты сказал.
Пауза. Молчание звёзд.
— Ты, юркая… мразь! — захрипело, заколотилось в наушниках. — Думаешь, так всё просто?
— Я думаю, никто не потерял больше, чем я, — тихо, но чётко сказал Хаген в микрофон, прицепленный к вороту. — Никто из вас. Так не вам меня и судить. Отвали в сторону, Хайни, не засти свет! Ты был приятелем Морица и однажды дал мне воды. Я помню. Но всё уже кончено.
— Ничего, ничего не кончено!
Ярко вспыхнули фары.
— Эй! Взять его. Га-а… Улю-ю…
В ослепительном свете вспучились, полезли чёрные, синие тени — не разберёшь, где реальность, а где — отражение. «Пора!» — громко, по слогам произнесло в голове, он увидел команду, написанную прямо перед глазами, дважды подчёркнутую свистом пульсирующих неоновых трасс. Рука без перчатки сжала корпус часов — такой маленький, он чуть не выронил его между пальцев. Где кнопка? Задубевшая кожа потеряла чувствительность, он исступленно двигал подушечкой пальца, чувствуя, как паника накрывает его с головой. Где? Ах, вот! Давнул раз — и два, и швырнул часы вперёд, как можно дальше, жмурясь и одновременно нажимая на газ.
Ш-ш-ш-с! — влажно шоркнуло снизу.
И вдруг…
***
Бдыщ-та-дамм!
Зубчатый контур ворот брызнул, расхлёстанный надвое подземным огнём. Куски металла застыли, крутясь, как в невероятно медленном кадре, выдернутом и сунутом прямо в горнило. А вслед за тем пришёл грохот — и взломал всё вокруг. «Гайстершифф» встрепенулся, встал на дыбы — и бешено закрутился в коловращении снежной пены. Хаген почувствовал, как ноги оторвались от стремян, еле успел перехватиться за поручни. Парусом хлопнула челюсть, и в распахнутый рот ринулась буря, вырывая из лёгких тоскливый индейский вопль.
Ай-ай-я-о-а-а!
Корабль-призрак рванулся вперёд, увлекая седока за собой. Ночь била в него, как в колокол.
На долю мига, когда пламя объяло его, Хаген ещё увидел искажённые тени солдат, тоже охваченные бесящимся вихрем, а потом стрелой окунувшись в стылую гладь, полную воздуха, врезался в вакуум, в спиральный туннель небес. Хей-хоп, ракетные дюзы! Стены рассыпались. Справа и слева лупило чересполосицей. «Заводы! — гаркнул здоровый инстинкт. — Транспортный. „Праймкнехт“. Выбрался. Выбрался!»
Сзади, дурила!
— Что? Что ещё сзади?
Подхваченный ударной волной, он успел ощутить, как мир лишается тяжести. Небо облилось белизной, скрутилось в малиновый кокон. Страшная сила оторвала руки от поручней. «Теперь конец! — взвизгнул голос, вспышка, подскок, и снова: — Блиц…»
…штраль! Блицштраль…
В лихорадочном блеске молний он увидел катящийся шар. Заслонился — и в свисте обратной тяги почувствовал смертную дрожь земли. Ветер махнул исполинской лапой, содрал кожу с лица. Всё зависло — и сверглось вниз, вздымая пыль, прах, тучи обломков. Понесло, закружило. Он влетел в распахнутый зев ворот, опережая вой, достигший пределов беззвучия. Вокруг рушились стены. «Марихен! — зазвенели: осколок мачты, кривое весло, зайчик на крышке люка. — Не больно?», а снежный стеклянный шар вращался сильнее, пока губы не дунули: