— Марта, — позвал он. И, вздрогнув, ещё раз:
— Марта?
Скрестив руки, сунув ладони под мышки, она глядела на него.
«Марта», — повторил он в третий раз. — Я вернулся». И вдруг что-то перевернулось, он почувствовал себя растерянным и беспредельно счастливым. Закончилось страшное одиночество. Водоворот расступился, а в просвете сияли глаза — с той вопросительной строгостью, которая свойственна молодым, душевно опрятным женщинам, не знающим зла.
— Хаген? — произнесла она, будто не узнавая.
— Меня зовут Йорген, — поправил он. — Йорген из Хагена. Йорген Кальтенберг. Я вспомнил.
Забавно, они шептались как школьники. Главное — не пробудить зачарованный лес. Ах да! Неподъёмный груз вновь навалился на плечи, пригибая их своей тяжестью; он встрепенулся, и фигурка на крыльце опасливо качнулась назад.
— Марта, тебе нужно бежать. Эвакуироваться.
— Бежать?
Как объяснить? Она стояла на крыльце, кутаясь в шаль, и под бронзовым козырьком висело распятие — бессмысленный кусок дерева, который он заметил только сейчас. Из глубин дома струился свет, уютно пахло стиркой и кухней.
Капустный суп?
— Собери вещи, — приказал он. — Только необходимое. Здесь оставаться нельзя. Может быть, Территория не тронет тебя. Нужно только выйти и посмотреть ей в глаза. Со мной всё кончено, Марта, но у вас-то ещё есть шанс… — он призадумался. — Шанс… Почти уверен, что есть хотя бы маленький шанс. Процентов на пять. Потому что «змеи наследуют кротким» и «всякая плоть — трава»… Ох-ох, чёрт! Кто-то протаранил мне фюзеляж…
Он засмеялся.
Белое лицо Марты тонуло в рассветных сумерках.
Ветер гнал по равнине мутные серые волны с гребнями дыма. Вассерштрассе уцелела, но многоэтажные здания на проспекте обратились в руины. От башни «Кроненверк» остался обгрызенный чёрный кол, похожий на обломок печной трубы. «Массовые убийства, — подумал он. — Инертность души. Пора выплачивать репарации. Но кто я — судья или обвиняемый? И как такое возможно?»
Он перевёл взгляд на Марту и опешил: в грудь целил игрушечный пистолет.
— Что ты делаешь? — удивился он. — Зачем?
Юде. Гессенский дурень.
«Как глупо, — шепнул голос. — До чего же мы идиоты». Теперь он видел больше, чем в детстве, и бесконечно больше, чем в начале пути. Подснежники, крокусы… а я не вернусь, нет, я не вернусь… Очень жаль. Осыпанный снегом Рогге ласково кивал ему простреленной головой, показывая место, где когда-нибудь будет фонтан. Если верить фантазии и не обращать внимания на кресты, получалось, что весь мир должен состоять из фонтанов.
Он представил и улыбнулся. Это вышло непроизвольно.
— Пасифик. Я — Пасифик!
— Нет, — тихо сказала Марта. — Ты убийца. Будь ты проклят, убийца!
Подняла маленький пистолет — рогатку с перламутровой рукояткой. Тяжело всхлипнув, поджала губы.
Зажмурилась…
И выстрелила в него.
Комментарий к Блицштраль
“Вот одр его…” - строчка из Песни Песней.
“Спи, малыш, засыпай…” - строчка из колыбельной “Schlaf, Kindlein, schlaf”
“Тихая ночь, святая ночь” - “Stille Nacht, heilige Nacht”, рождественский гимн.
Обераммергау, Ханс и Лиз - места и персонажи из баварской песни Heut kommt der Hans zu mir (“Нынче придёт ко мне Ханс”) Вот она: https://de.lyrsense.com/deutsche_volkslieder/heut_kommt_der_hans_zu_mir (вполне себе саундтрек для этой части))
Буби, о котором частенько поминает Мориц - Эрих Хартманн, ас-истребитель люфтваффе.
“змеи наследуют кротким” - Хаген чуток переврал. В оригинале “Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю”.
========== Вайнахтсман ==========
«Чуть ссутулившись, руки в карманах…»
Бормочущая марионетка пересекла эстакаду и очутилась на Грюнергассе. Здесь было тихо, даже укромно. Но нагретый за ночь воздух отдавал оскоминой тяжёлых металлов, а снег имел отчётливый привкус пепла — и стирального порошка.
Звёзды уже побледнели. Орудийный гром отодвинулся к северу. Лишь изредка над карьером проносилась искристая полоса, и всё озарялось, а потом раздавался звук — басовый, ворчащий. Вагонетки сталкивались бортами, и из синеватых промоин осевшей земли выглядывали останки, так и не успевшие погрузиться на дно.
Я возвращаюсь домой…
Разлепив заснеженные глаза, Хаген на мгновение различил перед собой туманный предутренний мир. Автострада и переулки остались в долине. Впереди раскинулся ущелистый склон — ревматически согнутые деревья, проволочный забор с витым кабелем вдоль заострённых пик, картонная табличка «Verboten». Крутой подъём! На горизонте стыдливой точкой маячила Бетельгейзе, отлично видимая в черноте антенного поля.
— Мальбрук в поход собрался…
Чей это голос?
Он бы не удивился, услышав ответ. Выдыхаемый пар размывал перспективу, перед глазами плясали круги, в ушах шарашила сваебойка. Наследник. «Мальбрук в поход собрался, а там и обосрался». Бедный Йорген! Он сплюнул в снег, с горьким удовлетворением отметив рубиновые прожилки в пузырящейся слизи:
— Кх-ха. Ч-чёрт!
«Конница разбита, армия бежит…»
«Конец», — подумал он. Как ни старайся, мысли постоянно возвращались к этому слову, дробились, беспорядочно вертелись вокруг него. Конец пути. Все истории подходят к концу. Юнец-подлец найдёт… да-да, найдёт, бесславно, глупо, скоропостижно. Но неужели ничего не исправить? Мой анабасис… «Смозолил конец…» — стоп, это ещё откуда? Ах, точно, дьявольски забавная хохма с трамбовкой сардинок. Конец, конец, конец…
До поворота на карте оставалось не более километра. Деревья стояли голые как плакальщицы на собственном погребении. Конец. Он вспомнил, как жёг написанную бумагу, а она сворачивалась клочьями, махрилась, пеплом оседала в стакан. Чего он, собственно, испугался в этом письме? Очередная ложь, бумага стерпит. Ведь вот и на плане не значилось никаких антенн — а они торчали себе, раскинув паутинные плечи, и необъявленная котельная тускло взирала выбитым оком, и подозрительный лодочный домик с покосившейся надписью «Бункер-Бар»…
Словно подтянутый на ниточке, Хаген подошёл ближе.
Из оконной щели пахнуло хлебом. Тёплый дрожжевой запах, какой бывает в старых пекарнях и магазинах — не тех, что по карточкам, а в маленьких частных лавках. Свежий хлеб. Он непроизвольно облизнулся, сглотнул и встал прямее, бессознательно пытаясь вернуть фигуре былое — увы, утраченное! — достоинство.
Вынул пистолет.
Отрадно себе представить, как залезаешь в этот сарайчик. В нём непременно найдётся подвал — уютный закут, обшитый фальшивым деревом, пропахший пивом и порохом и, разумеется, чесночной колбаской — излюбленной закуской ремонтников. Дверь можно будет подпереть изнутри. Лежа в темноте, он будет ждать, когда догорит свеча, и слушать, как проседают балки и стонет метель. Как скрипит приминаемый ботинками снег, когда чёткий, бесстрастный голос произнесёт в тишине:
— Юрген. Йорген?
***
Когда это произошло, он был готов.
И всё же — сердце стремительно рванулось наружу, вынося переборки. Милосердный Боже! Он даже не подозревал, что в этот момент оказался близок к инфаркту, как человек, стоящий одной ногой на поребрике ограждения и занёсший другую над тысячекилометровой бездной.
— Йор-рген?
Алло? Альтенвальд, я ранен…
— Я слышу, — онемелыми губами шепнул Хаген. — Айзек, вы опоздали. Я умираю…
Раздерганная пелена мельтешила перед глазами. Слабеющими пальцами он нащупал входное отверстие — обугленную дыру и грубую прострочку над ней. Пуля пробила нагрудный клапан. Миниатюрный кармашек, в котором умные солдаты держали портсигар, флягу, домашнюю Библию. Но он никогда не был умником. И не был солдатом — он готов был поклясться в этом даже сейчас!
— Успокойтесь, — прошелестел механический голос. Импульс подавался через встроенный микронаушник, «четвёртый глаз» — название, порождающее массу скоромных шуточек. — Это просто шок, Йорген. «Броня мастеров», вы же получили подарок.