Отогнал швейцар Оську в сторону для размышления, выгодно ли здесь торговать папиросами, и также – часто ли будут отбирать здесь папиросы безденежные блестящие офицеры, как случалось это у дворца гетмана Дениско в Варшаве.
Вернувшись, ему пришлось переводить то же самое, что и до того:
– Загляните. Вы, конечно, странник, и некогда вам жениться на моей дочери, но со всем ее счастьем она будет ваша, сколько вы зажелаете… У меня же мыслей не будет, так как вы будете мне вторым отцом.
Чудно стало Фокину, – дочери своей не жалеет, – и спросил он, какое же великое счастье нужно Гансуаф-Брейму.
– Есть у меня акции в других обществах, с которыми конкурирует мой хозяин. Тиних, знаете, ничего не понимает, ему просто везет. Я хочу справедливости, я хочу, чтобы акции моих обществ поднялись, я их продаю, я перекидываюсь в более выгодные предприятия, я основываю трест, – у меня уже разработан план акционерного общества концессий в России, – и вместе с вашей родиной, герр Окофф, мы разоряем эксплуататора и злодея.
Лицо его совсем стерлось от жадности, ливрея сжалась и стала похожа на фрак. Он ссутулился, и даже шапка стала походить на цилиндр.
Посмотрел на него Фокин и лениво подумал:
«А что, разве, в самом деле, сшить ему сюртук и разорить свиного охотника?»
– И на свиней охотиться будете? – спросил он.
Мотнулся тот восторженно:
– Герр Окофф, герр Окофф, только двадцать первый век, только прогресс и цивилизация позволили выдумать такое прекрасное и вполне безопасное развлечение. Я вношу дополнение, великое дополнение в эту охоту, герр Окофф. Я выращиваю йоркширов, таких, что автомобиль сможет только опрокинуть, но не раздавить. И вот, вы видите, автомобиль едет по ним, сшибает, изящный охотник наклоняется и метко стреляет в голову. «Ура, ура!» – кричат окружающие. Здесь двойное – умение шофера и глаз охотника. Такая великая мысль, герр Окофф.
– Великая-то великая, – ответил Фокин, – только не понимаю я вас, сволочей! Что же, ты на самом деле думаешь, что я на этом свете существую, – одного швейцара другим заменять?
Плюнул и пошел тихонько от дворца.
Ринулся было швейцар Ганс за ним, но у ворот зазвонило, – значит, Тиних выехал из гаража.
Открыл было ворота, затем опять захлопнул и, словно себя захлопывая, мотнулся перед Тинихом.
У каштана, на углу улицы, подле будки папиросника, интересующийся Оська, расспрашивая, задержался.
Думать Фокину все равно – стоя ли, на ходу ли.
Стоял он у дерева и ковырял легонько кору. Полицейский наблюдал осторожно за странным человеком – почему тот скребет кору ногтем. Во-первых, дерево портит, во-вторых – ногти. Подошел полицейский ближе и по раскосым глазам догадался – русский. Отошел. Русские уже многому обучены и большого вреда не делают, разве что кору поковыряют.
А ни полицейский, ни Оська, ни, наконец, Фокин не заметили, как с неимоверной быстротой промчался мимо них автомобиль и как сидели там рядом с вытаращенными глазами швейцар Ганс и миллиардер Тиних
Оглядывались они неимоверно быстро во все сторороны. Автомобиль носился неимоверными кругами, и вечерние газеты сообщили, что миллиардер Тиних пробовал автомобиль необыкновенной конструкции «сильных ощущений», и такой, что его и слугу подбрасывало из стороны в сторону с риском выкинуть совсем. А как сконструирован он внутри и в чем суть – неизвестно.
«Впрочем, – добавляли газеты, – всякие причуды бывают у людей».
А Фокин стоял в это время пред батраками, пред нищими, пред всякими опустошенными людьми, которые ничего не могли объяснить и которым никто бы не смог ничего объяснить.
Было это в каком-то подвале. Плесенью несло и от стен, и от людей, хотя и одеты они были с возможной, давным-давно описанной, немецкой опрятностью.
Стоял Фокин на бочке.
Окраина как ржавый обруч на бочке, именуемой городом. Дома словно из мусора и грязи – того и гляди расползутся; воздух как гнилая тряпка.
Весь мир шатается и скрипит, как бочка под ним, и весь мир несет перегаром спирта.
– Счастье я думал найти, братишки, товарищи, в штатских фасонах. Получается кругом кукиш или, по-сибирски, фига. Наблюдаю я, наблюдаю, и мутит меня от штатского платья, которое дошло вплоть до охоты на свиней, не говоря о худших мелочах. Что ж, посмотрю я, посмотрю да и…
Впрочем, мысли его о событиях этих отступили назад пред тоскливыми до слепоты глазами слушавших. От разговора его глаза не менялись и еще более ждуще тускнели. Мотнул головой Фокин, за шею схватившись рукой, начал быстро:
– Ребятишки, товарищи, вы на меня надейтесь, я, ребятишки, не выдам, я всем там скажу про вас, – так, мол, и так, видел, мол, все портной Фокин и решил: ждать невозможно!.. Повырезать и вообще многих пустить голыми, пусть добывают сами себе фасоны. Я, может быть, самому Владимиру Ильичу скажу так, я всей Красной Армии и, может быть, за свиные их охоты, ЧК скажу. А сам я все-таки, братишки и товарищи, пойду дальше, и найдется же ведь мне, поди, случайно, какая-нибудь странишка, где можно в спокойствии шить гражданское платье. Как страна эта называется, – может, и обитателям ее неизвестно, а вы братишки, не унывайте и, вообще, – кройте. Пошил бы я вам, из жалости к вашим глазам, но какую одежду пошить – нет у меня, братишки, инструкций, а без инструкций мне, по советскому своему нраву, шить совестно…
Про страну и про инструкцию, в конце концов Оська, будучи человеком положительным, пропустил при переводе. Батраки и нищие были довольны и, потрясая опрятным тряпьем, кричали:
– Es lebe der Ленин.
А шить-то им не из чего было и не на что, и только какой-то, самый опрятный и самый смелый, подошел и спросил:
– Не проще ли будет, der Bruder Окофф, сшить нам красное знамя?
Потер смущенно ухо Фокин, руку спрашивавшего отвел.
– Ну обождите, ради бога, я еще на знамя фасона не придумал.
Ответили столпившиеся около бочки:
– Мы подождем.
Найдутся ведь такие люди, даже из братьев моих «серапионов» (Каверин, например), – упрекнут-таки меня в отсутствии бытовых особенностей страны, в коей путешествует Фокин. Каюсь, мало их, и описаний природы тоже мало, но сильно-сильнешенько надоело мне это в России, чтоб тащить быт за Фокиным.
Дабы не обижаться на меня, возьмите, честный читатель, хороший учебник географии и найдите там Нубелгайм и все местечки, которые я буду перечислять ниже. Возможно, в учебнике, изданном Госиздатом, не найдется таких городов и местечек, – не отчаивайтесь, возьмите другого издателя, а если и там нет, поверьте мне на слово, – есть такие места, сам видел! Также прибавьте сюда – в меру своей фантазии – горя, нищеты, голода и драхму сытости, – из прежних моих книг возьмите немного красок и запахов, и мы расстанемся взаимно довольными.
А с Оськой в Нубелгайме случилось такое событие.
Отправился он в булочную за хлебом (тут вот вы бы потребовали в прежнее время описать булочную
и хлеб, а я щелкнул пальцами беспечно и пошел вслед за Оськой).
Вдруг из-за угла автомобиль, обитый внутри розовым шелком, в автомобиле дама, обитая тоже шелком, но снаружи. И на коленях у ней собачонка.
Любите ли вы собак? Клянусь вам своим «кабинетом» в Петербурге, который я, кстати, мало посещаю, влюбились бы в нее, подобно Оське!
Глазенки красные, как моченая клюква, шерсть торчком, как осенняя трава, и нос – винтом.
Крякнул Оська, булки на асфальт выронил.
Дама впорхнула в магазин. Оська – в автомобиль и со всей своей прежней сноровкой уткнул собачонкины зубы в рукав (главное – зажать ей уши, тогда собаки почему-то перестают кусаться, – однако это не всегда и не всем удается). И, не подняв булки, помчался Оська со своим счастьем домой.