— Ты действительно так считаешь, — с презрением сказала Геро. — Для тебя вся эта жестокая, кровавая история просто вопрос политики. Политики!
— Ну, конечно. Чего же еще?
— А все бедняги, погибшие в «Марселе», те сотни тысяч, что погибнут и уже погибли в тростниковых плантациях твоей страны, ничего для тебя не значат? Совсем ничего?
Тереза пожала плечами и холодно ответила:
— В таких делах нужно быть реалисткой, поэтому я не позволяю себе лишаться сна из-за какого-то факта жизни и вопроса деловых интересов. А теперь, если ты уверена, что нет больше ничего, в чем ты хотела бы упрекнуть меня…
— Ничего, — ответила Геро, — насколько мне известно! Хотя я уверена, что человек, настолько лишенный принципов и обычной гуманности, как ты, должен иметь множество грехов на совести — если она у тебя есть, в чей я сомневаюсь. Однако вряд ли это мое дело.
— Ты не представляешь, с каким облегчением я это слышу, ma chere. Я боялась, есть еще что-то!
В мурлыкающем голосе Терезы явно звучала насмешка, и она облизнула нижнюю губу, будто кошка, вылакавшая чужие сливки.
— Тогда, может, позволишь (поскольку я тоже могу быть любопытной) задать вопрос и тебе, пока ты не ушла? Хорошо! Вот он: почему ты устраиваешь свой «крестовый поход» здесь, на Занзибаре, хотя, если меня не обманули тоже, в твоей стране очень много плантаторов, владеющих рабами, их привозят в больших количествах на работорговых судах, за негров платят хорошие деньги и тем самым поощряют ту профессию, которую ты, по твоим словам, ненавидишь? Я здесь потому, что руководство фирмы отправило моего мужа на этот остров. А ты, кажется, даже не помолвлена с месье Майо. И все же находишься здесь; отстаиваешь дела рабов на Занзибаре, а не тех, кто трудится на плантаторов в твоей стране. Это я нахожу очень странным и буду рада, если объяснишь.
— Я… — начала было Геро и умолкла: мгновенно поняла, что Тереза хочет поменяться с ней ролями, заставить ее перейти от наступления к обороне, и едва не добилась своего, так как трудно было сдержать слова, рвущиеся с языка. Но это мадам Тиссо, а не она, Геро Холлис, находится на «скамье подсудимых». Тереза, по собственному признанию, виновна в лжи, хитрости и деятельности, способствующей подлой работорговле. Скрещивать шпаги с такой беспринципной, прожженной интриганкой — серьезная ошибка, делать этого не стоит. Но по крайней мере, она не доставит Терезе удовольствия, защищаясь от этих провокационных обвинений. Девушка сдержала едва не произнесенные слова и плотно сжала губы. А Тереза тут же, словно читая на лице ее мысли, разразилась искренним смехом.
Геро поглядела на нее с ненавистью, резко повернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты; глаза ее сердито блестели, в душе мешались возмущение, гнев и — надо признать — досада. Племяннице консула придется бывать на многих званых вечерах, где непременно окажется эта презренная особа. Поскольку западная община острова немногочисленна, все светские сборища представляли собой различные комбинации одной и той же горстки людей. А раз невозможно объявить о гнусности Терезы, не выдав Кресси и Оливию, не обеспокоив серьезно дядю и тетю, ей придется часто находиться в обществе мадам Тиссо, притом не замечать ее будет невозможно.
«Но заговаривать с ней необходимости нет, решила Геро, а если ее пригласят в наше консульство, достаточно будет сказать, что у меня болит голова».
Обязанности задержали Клея дотемна, он опоздал к обеду, и Геро не могла поговорить с ним, пока обед не кончился. Но, глядя на него в мягком свете свечей, она видела в нем уже не человека, за которого, может быть, согласится выйти замуж, а жениха. «В радости и в горе… любить, лелеять и повиноваться, пока смерть не разлучит нас…». С одной стороны, эта перспектива пугала, с другой, благодаря четкости и определенности, представлялась утешающей.
Любить, лелеять и повиноваться. Лелеять и повиноваться она готова. А любить?.. Можно ли давать в этом обет, если еще не уверена? Сомнений автор этих слов не признавал, но слова эти, должно быть, столетиями произносили бесчисленные женщины, не испытывая любви в ту минуту, но впоследствии, если тетя Люси права, познавшие любовь. А полюбить Клея будет очень легко.
При свете свечей он выглядел слегка разрумянившимся и необычайно красивым. Явно пребывал в хорошем настроении, говорил без умолку: поддразнивал Кресси, иронизировал над матерью по поводу пикника с купаньем, сообщил Геро, что Жюль Дюбель восхищенно называл ее прекрасной гречанкой и угощал отчима анекдотами, услышанными от Джо Линча, к явному волнению матери, она заподозрила, что он не совсем трезв, и беспокойно поглядывала на девушек.