Старый, совершенно седой колдун оказался невероятно упорным. Он вопил, корчился, заклинал духов помочь ему, в промежутках между приступами боли призывал ужасающие проклятья на головы своих мучителей и затягивал песню, начинающую словами: «Ходи Муа-ма. Накуджа Куамша на ни уджима», которой вызывают дьяволов. Но дьяволы не помогали ему. Дрожащий Маджид отпугивал их заклинанием «Ватенда дже хапа». Однако помня жестокости колдунов Пембы и многочисленные жертвы, терпевшие ужасные мучения от рук этого вопящего, корчащегося в красном отсвете жаровни существа, жалости к нему не испытывал никакой.
Колдун, несмотря на возраст, очень долго не сдавался. Но карлик-полукровка и громадный негр, у которых талант палачей сочетался с очень ценным при их профессии физическим недостатком — оба были совершенно глухими — в конце концов образумили его, и он заговорил…
— Значит, это правда! — пробормотал Маджид и дрожащей рукой утер пот со лба. Влажное лицо его заливала бледность, он весь трясся, как в лихорадке. Единственная лампа, свисающая с крюка на сырой стене, давала меньше света, чем жаровня на каменном окровавленном полу, но хотя кладовая находилась под землей, а толстая дверь на верху лестницы была заперта, легкий ветерок прорвался в помещение, пламя лампы затрепетало, приведя в движение тени трех людей на стенах. Четвертый, скорчившийся на полу человек тоже будто бы шевельнулся. Маджид не мог понять, жив ли он, и решил, что если мертв, то тем лучше. И что Рори это не понравится! Пламя успокоилось, султан повернулся, поднялся по лестнице, отодвинул толстый засов и распахнул дверь; прохладный, пахнущий дождем воздух устремился в спертую атмосферу погреба.
Когда он запирал дверь, стояла темная ночь, но теперь уже за пеленой туч серел рассвет. Раскидистые ка-зуарины и мокрые пальмы призрачно серели на фоне влажной травы между заброшенной кладовой и невидимым берегом моря, где среди коралловых скал слышался угрюмый шум прилива. Скоро будет светло, очень скоро. Маджид вернулся и жестом велел карикатурной парочке, тихо сидящей в темноте, выходить наружу. Те покорно поднялись и стали подниматься впереди него. Но не успели они подойти к двери, как лежащая на полу жуткая фигура подняла голову. Маджид замер и резко, со звуком, похожим на вскрик, втянул воздух.
Отсвет жаровни блестел на закатившихся глазах колдуна, и казалось, что они горят угольками на сером лице. Он заговорил хриплым шепотом, который в другом месте был бы еле слышен, но в тишине погреба казался очень громким:
— Слушайте меня, духи и дьяволы! Слушайте мое проклятие этому золоту! Раз оно принесло мне смерть, то пусть принесет зло и горе всем, кто вздумает его использовать для своих целей. Если оно не останется лежать во мраке, то не принесет добра, и тот, кто воспользуется им, истратит его на злые дела и увеличит зло…
Слушайте меня, демоны деревьев, слушайте, все духи и призраки! Вензи вегу, ватунгоджа наве тока хима… хима!
Надтреснутый голос постепенно, жутко поднимался, потом замер на высокой ноте, звонко отозвавшейся под сводчатым потолком. Человек откинулся назад и умер.
Маджид бросился вверх по лестнице, вытолкал палачей в серый рассвет и запер за собой дверь. Ее ржавые петли издали ужасный скрип, показавшийся эхом другого, более страшного звука. Султан негромко ругнулся, закрыл засов неудержимо дрожащими руками, повернулся и быстро пошел прочь, карлик и негр трусили за ним по пятам…
Он оказался прав, предположив, что Фрост не одобрит средств, примененных для получения сведений от мчави. Рори, вызванный в Бейт-эль-Рас, обрадовался… что его догадка оказалась правильной, но возмутился тем, как заставили говорить колдуна.
— А что мне оставалось делать? Отпустить его? — спросил обиженный Маджид. — Он упорно не хотел ничего сообщать, держался нагло. И обошелся я с ним не хуже, чем он в свое время обходился с другими. Со многими!