— Теперь никто не услышит, можешь говорить спокойно. Что у тебя за мысль?
Рори, понизив голос, заговорил. Когда он смолк, улыбавшийся султан прыснул, потом расхохотался.
— Мой друг, — сказал он. — Мой дражайший друг, ты сын Иблиса и отец хитрости, я сделаю все по твоим словам. Ты все это устроишь. А если они двинутся сюда, известишь меня?
— Непременно.
Рори поднялся, поглядел на пухлого, смуглого человека, сидящего по-турецки на троне из шелковых ковров, и его вновь охватило внезапное удивление. Что он, Эмори Тайсон Фрост, сын Эмори Фроста из Линдон Гейблз в графстве Кент, делает в этой диковинной обстановке? Рассмеялся, скорее над собой, чем над Маджидом, церемонно поклонился и неторопливо вышел широким размеренным шагом, как ходят арабы и моряки.
Портьера за ним опустилась, и вскоре султан опять достал из-под подушек шкатулку, раскрыл ее и стал с восхищением и глубоким удовлетворением разглядывать камни, блеск, красота, чистота воды которых значительно превосходили для него их приблизительную стоимость в деньгах. Да, его друг совершенно прав. Почему только он, султан Занзибара, должен откупаться большими деньгами от пиратов? Будет вполне справедливо, если горожане, особенно индусы-торговцы и богатые арабы-землевладельцы, у которых много рабов и которые больше всего страдают от набегов, примут часть расходов на себя, раз не хотят защищать свою собственность, рискуя жизнью.
До сих пор каждый надеялся, что, спрятав рабов и ничем не досаждая врагам, избежит ограбления, и пострадает сосед, а не он. Поэтому никаких совместных усилий дать пиратам отпор подданные султана не предпринимали и, если план Рори провалится, никогда не предпримут. Пираты будут ежегодно приплывать, и он, Маджид, будет от них откупаться. А когда их дау наконец уплывут, его испуганные, гневные, неорганизованные подданные разбаррикадируют свои двери, подсчитают стоимость украденных рабов, похищенных детей, разграбленных товаров и напустятся на него, султана, с воплями, жалобами, требованиями решительных мер против повторения этих набегов.
Но если все получится, то, может, на будущий год они решат совместно положить конец этим ежегодным бедствиям, а не будут довольствоваться впоследствии жалобами. Это будет интересно увидеть.
26
— Какое красивое! — прошептала Зора, глядя на свое отражение в зеркале и зачарованно касаясь филигранного ожерелья тонкими пальцами с накрашенными хной ногтями.
В просторной, высокой комнате с мавританскими арками она казалась еще меньше, тоньше. Рори поглядел на нее и нахмурился; подумал, что, несмотря на ее раннюю зрелость, полную власть над его слугами и четырехлетную дочь, по западным меркам она еще почти ребенок.
Фрост не знал, сколько ей лет, когда покупал ее, она была испуганным, тощим существом с лицом старухи и ростом пятилетнего ребенка. Работорговец-негр сказал, что девочке лет десять-двенадцать, и если ее холить и хорошо кормить, она «скоро превратится в женщину»; сама Зора сперва сказала, что ей как будто четырнадцать, а потом, что она, видимо, года на два младше. А может, старше? Она не знала. Но работорговец-негр оказался прав относительно благотворного воздействия холи и хорошей пищи, а поскольку на Востоке женщины созревают раньше живущих в более холодном климате и зачастую становятся женами и матерями в том возрасте, когда их сверстницы на Западе носят фартучки и учатся в школе, трудно было решить, кто прав в определении ее возраста — сама Зора или работорговец. Или Рори, дающий ей значительно меньше.
Глянув на ее отражение в зеркале, он подумал с чувством вины, что, возможно, его самая первая догадка была правильной. Зора казалась ребенком в маскарадном костюме. Красивым ребенком в шальварах из изумрудно-зеленого шелка под платьем из серебряной парчи лунного цвета. На ее тонких запястьях и лодыжках красовались золотые браслеты со стекляшками, а вокруг шеи мерцали мелкие жемчужины, топазы и турмалины.
Зора повернулась к нему с улыбкой, лицо ее сияло радостью, пальцы ласково поглаживали украшение, словно живое.
— Какое красивое! — повторила она.
— Оно заимствует красоту у той, кто его носит, — сказал Рори, отвел ее руку от ожерелья и легонько поцеловал.
На лице Зоры вспыхнул яркий румянец, теперь оно сияло не радостью, а полнейшим счастьем.
— Неправда, мой повелитель, оно украсило бы даже королеву. Но мне приятно слышать это от тебя. В последнее время я думала… боялась…