Ее негромкий голос утих, ресницы опустились, будто темные шторы.
Рори взял ее за подбородок, приподнял голову, но теперь она не хотела смотреть на него.
— Что же ты думала, моя птичка?
— Что ты… что твоя рабыня лишилась твоей благосклонности.
— Глупости, сердечко. И с каких это пор ты рабыня?
Черные ресницы взлетели, большие глаза смотрели преданно, обожающе.
— Я всегда твоя рабыня! G того первого часа — и до последнего. Дай мне свободу десять раз, десять тысяч раз — это ничего не изменит. Все равно я буду твоей рабыней, мой повелитель и моя жизнь, и если я лишусь твоей благосклонности, я умру!
Рори разжал пальцы, наклонился, чтобы чмокнуть Зору в щеку, но она вскинула руки, обняла его за шею и прижалась к нему всем благоухающим, нежным, дрожащим телом с неистовой страстью и отчаянием. Двигало ею не только желание его любви, но еще стремление родить ему сына и стыд, что ей этого не удалось, что после рождения Амры не могла больше забеременеть. Она понимала, что вины ее здесь нет и все же винила себя; ведь, значит, она лишилась чего-то — красоты, изящества, обольстительности, — раз он переменился, раз на смену страсти пришли нечастое желание и небрежная ласка?
Она знала, что у него бывают другие женщины, поскольку он и не пытался этого скрывать, а в мире Зоры, как и на всем Востоке мужчины были полигамны. Может, втайне она жалела об этом, но ждать от них иного противоречило традициям и природе, да и кто она, чтобы роптать, если ее повелитель уделяет благосклонность другим женщинам? Даже белым?
По слухам, белые женщины холодны и несведущи в способах любви, однако она больше всего опасалась их. Хотя Рори может говорить и жить по-арабски, он их крови, и Зору страшило, что когда-нибудь он найдет среди них себе жену и уедет на родину. Но если бы только она могла родить ему сына, эта опасность исчезла. Все мужчины хотят сыновей: сильных, смелых, красивых мальчиков, которые станут продолжателями рода и гордостью своих отцов. Дочери — это любимицы, игрушки, если они красивы, их ценность и права на отцовскую привязанность увеличиваются. Но они никак не могут заме нить сыновей, а Амра, по представлениям Зоры, не была красавицей. Слишком похожа на отца, ей нужно было родиться мальчиком. Ах! Если б Всемудрый счел нужным создать ее мальчиком, каким бы она стала сыном!
Зора, обожавшая, ребенка, знала, что хотя Рори искренне привязан к дочери, в его привязанности есть что-то странное, какая-то непонятная сдержанность, осторожность, словно он боится ее или страшится любить очень сильно. И поскольку понять этого она не могла, то с помощью философии бесчисленных поколений женщин, считавших себя низшими существами, созданными для утехи мужчин, для рождения им детей, объясняла себе его поведение тем, что Амра девочка. Будь она мальчиком, он бы любил ее, гордился ее силой, смелостью и живым разумом. Зора была уверена в этом. И в том, что лишь разочарование придает его лицу такое странное, замкнутое выражение. Зора часто видела эту замкнутость, которая внезапно появлялась, когда он играл с девочкой или просто смотрел, как та дразнит белого попугая или со смехом радостно гоняется за котенком. Потом он резко вставал и уходил из комнаты — или из дома и не возвращался целый день — или неделю, а то и месяц.
Такое выражение появлялось у него всякий раз, когда Амра обращалась к нему по-английски. Услышав от нее впервые английские слова, он очень рассердился на бвана Бэтти, который учил девочку читать по книжке с цветными картинками, и на Зору, потому что она целый месяц, пока ее повелитель был в море, водила дочку изо дня в день к миссионерке, проводящей на острове отпуск по болезни, чтобы Амра могла обучиться языку отца у этой необычайно терпеливой старой девы, мисс Дьюласт, трудившейся над спасением душ во имя Бога Белого Человека и умершей, не успев вернуться в Англию.
То был первый и единственный раз, когда Рори разгневался на нее. Зору сокрушило его недовольство. Она хранила эти уроки в тайне до тех пор, пока девочка не заговорит на этом варварском языке более или менее бегло, хотела удивить своего повелителя. И удивила; правда, совсем не так, как хотелось, и если б не Бэтти Поттер, Амра могла забыть все, что выучила. Но если Зора раскаивалась в этом, то Бэтти нет. Та часть сердца мистера Поттера, что не принадлежала капитану Эмори Фросту, хаджи Ралубу и «Фурии», была безраздельно отдана Амре, и он любил ее, как никого в своей долгой неправедной жизни — в том числе, разумеется и собственных отпрысков от разных матерей! Привязанность его к девочке была свежим, неожиданным цветком на весьма сомнительной почве, но цветок этот пустил крепкий корень; и пока Зора плакала, Бэтти возмущался.