— О да, — ответила Кресси, непонятно почему прослезясь.
— Онет! — сказала огорченная Геро. — Как он может жениться на ней? Этого не допустят. Руете должен знать.
— Он, разумеется, знает, она тоже, и поэтому ужасно расстраивается. Им иногда удавалось встречаться… у нас в доме. Но Хьюберт говорит, это очень опасно, и не хочет, чтоб они так рисковали, если станет известно, что они виделись, то, возможно, обоих… Ну, я не думаю, что их убьют, однако…
— Именно это я имела в виду, — сказала Геро. — Оливия, не надо их поощрять.
— О, но я уверена, что-то можно сделать. Любовь найдет выход, — заявила та с сентиментальной уверенностью и оказалась права, так как любовь нашла выход через неделю.
В гавань зашло британское судно, а Салме по случаю мусульманского праздника отправилась со служанками к морю совершить ритуальное омовение. Британские матросы схватили ее вместе с истерично кричавшей служанкой («Господи, как она визжала!» — вспоминал один из матросов в письме домой), втащили на борт, и через несколько минут судно отплыло в Аден, где Салме предстояло встретиться с возлюбленным, выйти за него замуж и принять христианскую веру.
Город воспринял это отнюдь не спокойно.
Антиевропейские настроения достигли такого накала, что белым стало опасно появляться на улице. Толпа возмущенных арабов толклась возле немецкого консульства, выкрикивая оскорбления и требуя мести, встревоженные европейцы благоразумно сидели в домах, запершись и затворив ставни. Но хотя большинство подданных султана считало, что поступок сеиды Салме навлек на правящий дом больше позора, чем поддержка Баргаша, Маджид не нахбдил в душе сил осудить ее.
— Должно быть, в нем все же очень много хорошего, — решила Оливия. — Вот не подозревала. Советники хотели, чтобы он наказал Салме задело Баргаша, но Маджид отказался. А Хьюберт говорит, что эта история гораздо хуже с точки зрения арабов, и все они ужасно возмущаются. Но, кажется, Маджид сам помог Вильгельму покинуть остров и отправил его к Салме в Аден. Он хочет послать ей в Германию приданое, множество драгоценных камней и прочего — хотя этого, конечно, делать не следует, и Хьюберт говорит, что все семейство просто вне себя!
— Очевидно, мы все ошибались в нем, — прошептала Кресси, утирая слезы. — Определенно, раз он способен на такое прощение и благородство.
— Да, конечно, — горячо согласилась Оливия. — И я так рада за бедняжку Салме. Для нее это, наверно, кажется волшебной сказкой… они очень любят друг друга. Подумать только, как для нее это будет замечательно. Жить в уютном, современном европейском доме, в богатой, цивилизованной стране после этого…
Она пренебрежительно повела вокруг рукой, Кресси и тетя Эбби согласно закивали. Но Геро пришло в голову, что, возможно, они ошибаются, и она задумалась, покажется ли Германия такой уж замечательной арабской принцессе, дочери султана Саида, Оманского Льва? Будут ли холодный климат Запада, серые каменные дома, газовые лампы, скользкие улицы и скучная одежда очень привлекательны для девушки, родившейся и выросшей в восточном дворце, окна которого смотрят через благоухающий зеленый сад на море с коралловыми островками и белыми парусами судов? Геро почему-то сомневалась в этом, и ей впервые пришло в голову, что некоторые черты западных городов и западной цивилизации могут показаться восточному глазу такими же безобразными, грубыми и ужасающими, как ей показался Занзибар и некоторые здешние обычаи. На острове ее потрясло очень многое. Но что подумает Салме о захудалых улочках, неотъемлемой части любого европейского или американского города? О грязных трущобах и перенаселенных домах, дешевых барах, борделях и уличных нищих? Неужели сытым черным рабам занзибарских арабов живется намного хуже, чем чахлым детям «свободных» белых, работающих на фабриках и рудниках? И сочтет ли Салме, что мрачный, туманный задымленный рынок в каком-нибудь промышленном городе намного предпочтительней жарким, многолюдным, красочным базарам ее родного острова?
Геро всегда казалось, что любое сравнение жизни на Востоке и Западе окажется в пользу Запада. Однако теперь она смотрела на это с точки зрения девушки, родившейся на Занзибаре и не знающей других стран, которая вскоре сменит яркие шелка и экзотические украшения на скромное платье из толстой, темной шерстяной ткани и сойдет на берег в суетливом промышленном Гамбурге, где доки полны судов, небо затянуто дымом фабричных труб, где наряду ехгазовым светом, оперными театрами и роскошными особняками богачей будут нищета, преступность и пьянство.