Они налетели на остров, паруса их выгибались, будто полумесяц — эмблема Ислама, свирепые команды били в барабаны и размахивали зелеными знаменами Веры, менее древней, чем их суда. Они пронеслись по ветру, словно громадная стая стервятников, неудержимых, хищных, безжалостных, жадных до плоти. Заполнили гавань качающимся лесом мачт, а улицы чванливыми людьми с орлиными носами. Пираты угрожающе размахивали саблями и хранили в складках поясов острые кинжалы.
— Они не причинят нам вреда, — сказал Натаниэл Холлис, повторив слова жены, произнесенные накануне. — Они не решатся задевать белых.
Однако на сей раз он ошибся. Они решились.
— Не понимаю, — кипел от злости полковник Эдвардс, зайдя к своему американскому коллеге два дня спустя. — Это беспрецедентно. Возмутительно! Двух моих слуг избили, на нескольких европейцев набросились среди бела дня на улицах. Не представляю, что нашло на этих мерзавцев, и думаю, нам всем нужно сидеть дома, пока ситуация не будет взята под контроль. Я заявил Его Величеству самый решительный протест и потребовал стражей-белуджей для охраны консульства. Предлагаю вам сделать то же самое.
— Нет, — твердо заявил мистер Холлис. — Я не хочу напрашиваться на неприятности и, простите, считаю, что стража у дверей будет воспринята как признание, что я боюсь нападения — а я не боюсь. Они с нами не ссорились, — и я не хочу создавать впечатление, будто ссора имела место!
Жесткое лицо полковника негодующе побагровело. Эту тираду он воспринял как вежливо сформулированное сомнение в его смелости, с трудом сдержался и, холодно заметив, что пословица «Береженого Бог бережет» справедлива, вернулся в свое консульство.
Полковник всегда смотрел на ежегодное появление пиратских орд как на возвратную болезнь, столь же удручающую и подчас роковую для подданных султана, как чума. И хотя оно неизменно коробило и возмущало его, он стал принимать его как неизбежное зло, покончить с которым могут лишь время и продвижение цивилизации. Но теперь он жалел, что не потребовал, чтобы «Нарцисс» или другой военный корабль находился поблизости, так как в этом году поведение головорезов, струящихся толпами из темных судов с наклонными мачтами и заливающих все улицы и переулки, зловеще изменилось.
Пираты всегда были многочисленными и дерзкими, но теперь их количество и наглость возросли сверх всякой меры, и в противоположность предыдущим годам отношение их к европейской общине стало откровенно враждебным. Полковнику Эдвардсу это было очень неприятно — и непонятно. Казалось, за этим что-то кроется, какой-то мотив или план, что это не просто надменность и бахвальство, не просто зло ради зла.
Вечером того же дня полковник увидел на фоне алеющего неба знакомый силуэт и понял, что «Фурия» возвратилась. Почему? Эмори Фрост всегда покидал Занзибар на время пиратских набегов, поговаривали, что он платит пиратам за безопасность своего дома и слуг. Странно, думал полковник Эдвардс, что в этом году Рори решил вернуться; но может, он знает о перемене отношения к белым и боится, что запертые двери и зарешеченные окна не обезопасят на сей раз его собственность. Или его заставила вернуться смерть той рабыни (как ее звали — Зара? Зора?), кажется, у него есть от покойной ребенок, и можно предположить, что даже такой негодяй-изменник питает какие-то родительские чувства к своему отпрыску.
О смерти этой женщины полковнику сообщил его шпион, Феруз Али, обязанный знать все городские сплетни. И добавил нелепую историю, будто ее похитил кто-то из европейцев, и она поэтому покончила с собой, но это явно базарный слух, возникший из антибелых настроений, охвативших город после бегства сеиды Салме с юным Руете. Этим происшествием, как думал теперь полковник, может объясняться и нынешняя враждебность пиратов.
На другое утро полковник нанес еще один визит во дворец и остался недоволен. На улице ему показалось, что эскорт, дюжина вооруженных белуджей, слишком мал и не сможет защитить его персону от нападения толпы, которая выкрикивала оскорбления, угрожающе размахивала саблями и старыми фитильными ружьями. Султан пребывал в дурном расположении духа, однако, казалось, не сознавал опасности положения и не выказывал беспокойства. Готовности откупиться от пиратов — тоже.
— Это судьба, — беззаботно сказал Маджид. — Я ничего не могу поделать. Но поскольку в суре «Джинны» написано «Меня не защитит от Дллаха никто», эти собачьи дети непременно пожнут плоды своих преступлений и попадут не в Рай, а в Джеханум. Придется утешаться этим.