— Знаю, — еле слышно ответила Геро. — Но вы должны Понять, что… обстоятельства не позволяют мне содействовать вам в этом. Очень сожалею.
— Я тоже, — мягко сказал полковник. Взяв ее холодную руку, он совершенно неожиданно наклонился и поцеловал ее с чопорным уважением старшего, повернулся и тихо вышел.
Натаниэл Холлис, оправясь от удивления, стал требовать объяснений, но умолк при виде столь же неожиданного зрелища — Геро плакала. Не так шумно, как его Эбби, без детских всхлипов, как Кресси: слезы неудержимо катились по ее щекам и капали с подбородка. Он никогда еще не видел племянницу плачущей, и после ее бесслезного упорства с самого возвращения считал, что она неспособна плакать. Этот беззвучный плач встревожил его сильнее, чем любое шумное проявление чувств.
— Ну-ну, Геро, — беспомощно забормотал дядя Нат. — Перестань, милочка…
Он взял ее под руку, отвел наверх и послал за женой. Та зло и несправедливо заявила, что нисколько не удивится, если Геро сляжет, и виноват в этом будет он!
Геро безропотно позволила раздеть себя, обрядить в ночную рубашку и муслиновый пеньюар. Тебя Эбби спешно отправилась приготовить успокоительное питье и встретилась с сыном, тот мрачнее тучи поднимался по лестнице, перешагивая через две ступеньки.
— Эти глупые мужчины, — негодующе заявила тетя Эбби, — не дают ей покоя. Как необдуманно! Но, может, после этого она будет крепче спать. Клей, куда ты? Нет, к ней нельзя… Клей!
Но Клейтон не обратил ни малейшего внимания на возмущенный протест матери. Пройдя мимо нее, он подошел к двери в комнату Геро, без стука распахнул ее и с силой захлопнул. Тетя Эбби услышала, как в замке повернулся ключ, и спустилась оповестить недоумевающего, встревоженного мужа, что знает, куда катится мир.
Геро обернула к вошедшему бледное, пустое лицо. Удавления в нем не было. Казалось, она ждала Клейтона и не видела ничего странного в том, что он ворвался без разрешения, когда она одета только в ночную рубашку и тонкий гофрированный пеньюар. Скромность перестала для нее много значить, было неважно, где и когда состоится этот разговор. С ним надо было покончить, все остальное не имело значения.
Клейтон выдернул ключ из скважины и, стиснув его в кулаке, яростно заговорил:
— Что за чушь ты наболтала полковнику Эдвардсу? Сошла с ума?
Геро устало села на край кровати, словно стоять у нее не было сил, и ответила ничего не выражающим голосом:
— Нет, Клей, не сошла. Как ни странно. Я только что узнала, что часть слышанного о тебе — правда, и полагаю, остальное тоже.
— Не понимаю, о чем ты, и вряд ли сама понимаешь! Если все еще твердишь ту нелепую ложь, что выдумал Фрост, могу лишь сказать…
— Не говори, Клей. Пожалуйста! Видишь ли, я знаю, что ты снимаешь комнаты в городе и видишься там с Терезой Тиссо. Может, ты попросил своего друга Джо Линча снять их на свое имя; может, он тоже ими пользуется. Но большого значения это не имеет, так ведь?
— Ты несешь ерунду и сама это знаешь! Неужели действительно спятила и устроишь сцену из-за слов мерзкого негодяя, который не может ничем их подтвердить?
— Подтверждение у меня есть.
Багровое лицо Клейтона побледнело, он произнес сквозь зубы:
— Не верю! Выдумываешь!
— Клей, не суди о других по себе.
— Ты не могла… Не существует…
— Чего? Письменного контракта? Конечно. Очевидно, ты на это и рассчитывал. И на то, что если весть об этом дойдет до меня, я скорее поверю тебе, чем кому бы то ни было. Ты оказался почти прав. Вот почему мне Понадобилось подтверждение.
Клейтон хрипло сказал:
— Не может быть подтверждений тому, чего нет, и если тебе еще кто-нибудь наговорил что-то обо мне, ты убедишься, что это тоже ложь.
— Никто ничего не наговаривал. Я… мне неприятно говорить, потому что гордиться тут нечем. Но… я должна была знать наверняка, поэтому отрезала часть твоего последнего письма и отправила Терезе Тиссо. Оно подписано инициалом, и если б она не знала твоего почерка, эта записка ничего бы для нее не значила, так как я отправила письмо с неизвестным ей человеком.
— Намекаешь, что она ответила на него? — с презрением спросил Клейтон. — Геро, это безумие.
— Нет, письменно не ответила. Но я послала Рахима наблюдать за домом с двумя дверями в тупике у базара Чангу, посмотреть, сколько людей войдет в боковую дверь, и кто они. Вошла только одна женщина, и хотя на ней была густая вуаль, почему Рахим не сразу узнал ее, он последовал за ней на обратном пути до дома, и говорит, это мадам Тиссо. Так что…