В городе мертвецы. Их слишком много, поэтому тела невозможно толком похоронить. Ножной ветер, так часто несший навстречу судам ароматы гвоздики и пряностей, теперь несет в море запах этих тел: предупреждение всем людям не приближаться и приглашение всем поедате-лям мертвечины собираться на пир.
Значит, холеру не удержали, подумал Рори. Она пришла, как он и предупреждал полковника с Дэном. Может, они воспользовались его предложением и отправили миссис Холлис с дочерью и племянницей на борт «Фурии», пока еще было время. Однако, вспомнив резкие заявления Дэна, он усомнился в этом. Но ведь Дэн влюблен в Крессиду Холлис, он мог передумать, остыв и узнав правду про «россказни о холере». Только времени, пожалуй, ему не хватило. Ралуб конечно не стал задерживаться, а отправлять женщин на других судах было небезопасно. Моряки султанских судов живут в городе с семьями и вполне могли заразиться. Может, Дэн сам увез их на своем шлюпе? Вполне возможно, едва смертоносность болезни стала ясна, служащие консульств и европейских торговых фирм должны были принять срочные меры для вывоза своих семей, а «Нарцисс» — единственный корабль, где можно было не бояться заразы. Должно быть, они все уплыли давным-давно…
Эта мысль вызвала на изможденном, небритом лице Рори мрачную улыбку. Как, наверно, Дэну не хотелось отплывать без него! Но места на шлюпе мало, вряд ли он мог поместить опасного преступника среди взволнованных женщин, вопящих детей, гор багажа, дополнительных припасов и личных слуг, которых пассажирки должны были взять с собой. Дэн вынужден был отказаться от удовольствия лично передать капитана Эмори Фроста в руки правосудия и довольствоваться сознанием, что вместо него это сделает командир «Баклана». Если только «Баклан» не получил предупреждения держаться подальше от Занзибара, пока не кончится эпидемия; а она может продлиться несколько месяцев.
Раз холера началась, ее не обуздать. И не спастись от нее, теперь даже и бегством. Она будет на каждой уходящей от острова дау среди перепуганных пассажиров, станет косить их с той же быстротой и жестокостью, как в трущобах черного Города — или камерах и караульных помещениях занзибарского форта. Рори устало подумал, почему стая бродячих собак открыла ему то, что он должен был понять по крайней мере три дня назад. Теперь понятно, почему камера не убиралась, почему он не получил воды и пищи. Парень, который выносил поганое ведро, должно быть, умер в тот день, когда впервые не появился. Лимбили тоже, наверное, уже мертв — или перетрусил и удрал.
Ночной ветер и бродячие собаки открыли ему, что мертвецы есть не только в городе, но и в форте, а тишина и Неохраняемые ворота означают, что живые разбежались в панике, забыв о своих обязанностях. Но ведь должны быть и другие заключенные. Они все не могли умереть! Или же испуганные солдаты освободили их перед бегством, надеясь, что Лимбили с нубийцем выпустят и его? Эта мысль почему-то казалась более неприятной, чем та, что они все умерли, и Рори не хотел в это верить. Однако по его спине пробежала холодная дрожь, и он понял, что в первый раз за много лет испытывает страх — леденящий, ужасающий страх. Ухватясь за прутья решетки, он громко крикнул.
Голос его жутко раскатился по двору, заставив притихнуть грызущихся собак. Но никто не отозвался, и что-то в отзвуках его голоса сильнее, чем наступившая тишина, говорило о безлюдье, подтверждало первую догадку, что в форте никого нет. Кроме бродячих собак, мертвецов — и Эмори Фроста, работорговца, паршивой овцы, проходимца, который скоро умрет, если не от холеры, то более мучительной смертью от голода и жажды, потому что заперт в одиночестве, и в душной, тесной камере нет ни пищи, ни воды. И нет никого в живых, чтобы принести ему то или другое.
Охвативший его страх сменился Неудержимой паникой. Он бросался на дверь, ушибаясь о неподатливые доски, со слепой яростью животного, крушащего прутья клетки. Потом приступ прошел, к Рори вернулось здравомыслие, он нащупал в темноте край жесткой деревянной койки, лег на нее, положив под голову руки, и заставил себя спокойно обдумать положение…
Нет оснований полагать, что утром никто из солдат не вернется в форт. Если не похоронить мертвецов, то хотя бы забрать брошенное перед бегством. А если солдаты не вернутся, придут грабители. Смерть и несчастья кормят их, как падаль червей, и распахнутые ворота форта привлекут не только бродячих собак. Рано или поздно кто-то появится, и если нет, значит, он через день-другой умрет медленной смертью, а не быстрой от руки палача. Самый мягкий приговор, на какой он мог рассчитывать — это долгое тюремное заключение; оно могло оказаться гораздо хуже нынешнего, и через несколько лет он, возможно, пожалел бы, что не кончил жизнь на виселице.