Эта мысль утешила его, поскольку даже теперь, когда пересохшее горло и распухший язык предвещали еще худшие муки, смерть от жажды казалась предпочтительней двадцатилетнего или пожизненного заключения. Будь у него выбор, он бы выбрал первое — если только существует возможность выбора. По философии хаджи Ралуба ее нет. Ралуб и большая часть команды слепо верили, что судьба человека предопределена, и ее избежать невозможно: «Что предначертано, то предначертано». Во многих отношениях эта философия удобна, временами Рори жалел, что не разделяет ее. Но вообще он предавался сожалениям очень редко.
В темноте ему вспомнилось много разных случаев из своей жизни. Казалось, стоя на вершине горы, он оглядывается на дорогу, по которой шел. Длинную дорогу, она спускалась в темные низины и вновь поднималась на плато и холмы, но с этой высокой точки казалась радостной и ровной.
Пусть жизнь сдала ему неважные карты, но он играл дерзко, выигрывал и радовался каждому ходу в этой игре!.. Успехи и неудачи, хорошие времена и плохие… Волнения, опасности, виды, звуки и драки в незнакомых портах и затерянных городах… Покойный великий султан и его дружелюбный, слабый сын Маджид. Бэтти и Ралуб. Дэн Ларримор и Клейтон Майо. Джума и Хадир, Зора…
Рори поднял голову и уставился в темноту, пытаясь воссоздать в памяти лицо Зоры и обнаружил, что не может. Вспоминались цвет и черты его, но они не оживали. А она много лет жила в его доме, любила его, была любовницей и родила ребенка — Амру. Он расправил плечи, откинулся назад, коснувшись затылком стены, закрыл глаза и задумался о дочери.
Странно, что единственным наследством, какое он оставит будущему — единственным подтверждением, что он жил на свете — будет ребенок-полукровка, родившийся от рабыни, купленной за отрез ситца и горсть монет. Ребенок, который унаследовал его черты лица и характер, но вырастет без воспоминаний о нем, увидит новый век, будет свидетелем сужения мира, неудержимого роста промышленности и подавления личности, которые он мысленно представлял себе с такой ненавистью, и от которых бежал, как можно дальше.
Если ему и есть о чем пожалеть, то об Амре. Он бездумно зачал ее, отяготил двойным бременем незаконнорожденности и смешанной крови, оставил одну защищаться от жестокости сурового мира. Но теперь беспокоиться об этом поздно. Есть надежда, что она многое унаследовала от него и станет принимать опасности жизни как невысокую плату за радость жить. По крайней мере, он рад, что детей у него больше нет. Во всяком случае, насколько ему известно. Разве что… Да, такая вероятность есть, больше, чем вероятность…
" Лицо Зоры не возникало перед ним в темноте, но лицо Геро возникло. Геро, высокомерно глядящая на него с презрением в серых глазах, с пренебрежением в изгибе алых губ. Геро с опухшим лицом, обезображенном царапинами и синяками, с короткими волосами, похожими на мокрую щетку, плачущая Из-за нескольких комариных укусов. Геро, смеющаяся над рассказами Бэтти, улыбающаяся Амре, хмурящаяся из-за порочности султанского режима; страдающая из-за положения рабов и несправедливости мира. Геро гневная, Геро вызывающая, Геро спящая… Дюжины разных Геро, но среди них ни одной испуганной или побежденной.
Рори ощутил надежду — пылкую, эгоистичную — что у нее будет ребенок. Сын, зачатый в необычной, неожиданной страсти и блаженстве тех ночей в Доме Тени, который унесет в будущее кое-что от них обоих, передаст своим сыновья, внукам и правнукам; им перейдут красота и смелость Геро и его любовь к морю и шуму пассатов, к незнакомым городам, нецивилизованным уголкам мира. Жаль, он никогда не узнает…
В камере понемногу светлело. Повернув голову, Рори увидел, что прутья решетки резко чернеют, хотя недавно были всего лишь тенями на ночном фоне. Должно быть, взошла луна. Скоро она осветит двор, и станет видно, пуста ли камера напротив.
Где-то за стенами форта, на окраине города закричал петух, откуда-то издали ему ответил другой. Рычание собак превратилось, калитка в воротах уже не скрипела на петлях, потому что ветер прекратился. Мир был до того тихим, что Рори слышал, как в гавани плещет о берег вода, как медленно поскрипывает якорная цепь колеблемой приливом дау. Потом закаркала ворона, и Рори понял, что начинается рассвет. Значит, он все-таки спал, потому что ночь прошла, и наступило утро.
Закукарекали другие петухи, вскоре проснулись птицы и мухи. Легкую прохладу ночи рассеяло жаркое дыхание занимающегося дня, на открытом пространстве между фортом и гаванью хрипло закричал осел, крик его казался воплем отчаяния, безответно бьющимся о стены тихих домов. Но обычных шумов города не слышалось, а в форте раздавалось только жужжание бесчисленных мух.