Дожди временно прекратились, целую неделю погода стояла ясная, температура неуклонно поднималась. Доктор Кили принес пропитанные лекарствами свечи, чтобы их жгли во всех комнатах для защиты от инфекции. От их душного, напоминающего ладан запаха жаркие комнаты стали казаться еще жарче. Геро ловила ртом воздух и проводила весь день в постели, одетая лишь в легкую накидку, спускалась только, когда солнце-садилось, и можно было погулять по саду.
Но теперь даже сильный аромат цветов смешивался с каким-то неприятным запахом, в саду не казалось прохладней, чем в доме, и было почти так же душно и безысходно. Геро не могла выйти наружу, потому что калитка запиралась на два замка; да уже и не было желания выходить, не было любопытства к тому, что происходило за высокой стеной, отделяющей сад от города. У нее оставалось только одно стремление — размышлять в одиночестве о своих недостатках, приноравливаться к жизни, к тому, что, будущее станет совсем не таким, как она планировала, поскольку оказалась не столь проницательной, деловитой, бескомпромиссной, как представлялась себе, а неприспособленной, способной ошибаться и унизительно женственной.
Это была гнетущая перспектива, и Геро вскоре обнаружила, что не может больше размышлять, что проще спрятаться в туманный мирок, где реальны Только жара и головная боль, а вчера и завтра ничего не значат. Но хотя Клейтон и дядя Нате облегчением воспринимали ее безразличие к ходу эпидемии и охотно удовлетворяли стремление к одиночеству, Оливия не давала ей покоя.
Миссис Кредуэлл считала своим долгом не позволять Геро «зачахнуть» и не сомневалась, что столь проникнутая общественным сознанием девушка непременно должна интересоваться делами несчастного города и мучиться ими, как она сама. То, что Геро почти не слушала ее болтовню и если отвечала ей, то равнодушно, односложно, не меняло ее мнения и не мешало приходить снова. В конце концов одно замечание Оливии пробудило Геро от глубокой апатии и заставило повести себя на прежний лад, казалось, безвозвратно ушедший, как оптимистично полагали ее дядя и жених.
— У нашего слуги, — сказала Оливия, — есть брат, работающий в форте. Он говорит, что половина заключенных умерла от холеры, охрана разбежалась и предоставила оставшимся в живых самим заботиться о себе. Думаю, это означает, что они все убегут — то есть те, кто еще не заразился. Если, конечно, они не сидят до сих под под замком. Жутко подумать, что Фрост еще там, если он еще жив. Или даже мертв!
Она содрогнулась и поднесла к носу флакончик с нюхательной солью, с которым в последнее время не расставалась.
Хотя только что наступил полдень, внезапно потемнело, по небу вновь поплыли густые дождевые облака, вскоре первые капли дождя разбились об иссохшую землю и часто застучали об оконные стекла, будто мелкие камешки.
— О Господи, — пробормотала Оливия, прислушиваясь к их стуку, — ну, сейчас польет.
И содрогнулась вновь, подумав о неглубоких могилах, наскоро вырытых на всех свободных клочках земли маленьких холмиках, которые смоет за час. Даже палящее солнце лучше, чем дождь.
Она резко поднялась, оправила пышные юбки и сказала:
— Надо идти. До свидания, милочка. Постараюсь приехать завтра, если дороги не превратятся в реки… Геро, в чем дело? Опять заболела голова?
— Нет… да. Ничего, — смущенно ответила Геро.
— Правда? Выглядишь ты неважно. — Оливия с беспокойством поглядела на осунувшееся лицо Геро и спросила: — Может мне остаться? Позвать Фаттуму? Или Клейтона?..
— Нет-нет, Ливви. Не беспокойся. Наверно… наверно, это просто от жары.
— Пусть доктор Кили даст тебе железистого тоника. Правда, пользы он приносит немного; я принимала его. О Господи, сейчас хлынет как из ведра, а экипаж Джейн жутко протекает. Промокну вся до низки. Ну, до завтра!
Она чмокнула Геро в холодную щеку и ушла. Шум отъезжающего экипажа заглушил внезапный i рохот ливня, затянувшего все серой пеленой.
Геро не стала провожать гостью к двери и даже не поднялась со стула. Она смотрела на окна, по которым струились вода, и вскоре произнесла, будто в комнате с ней находился еще кто-то:
— Нет! Они не могут так поступить!
Однако сознавала при этом, что могут. Конечно же испуганные охранники способны разбежаться, бросив арестантов, запертых, как звери, умирать от голода и болезни. Но ведь кто-то, имеющий власть, должен подумать об этом? Или в такое время им все равно, что станется с горсткой заключенных? Или они даже не помнят об этом? Ежедневно умирают сотни ни в чем не повинных людей, так кого заботит судьба нескольких преступников?.. Но раз об этом знает Оливия, должен знать и ее брат, мистер Плэтт. Наведет ли он справки? Или будет заниматься более неотложными делами в надежде, что об этом позаботятся другие? В конце концов, это обязанность султанских чиновников. Форт — их забота. Однако, по словам Оливии; султан с семьей — и, возможно, с министрами! — живет в уединении далеко от города. Поэтому хотя Маджид явно знает об отплытии «Нарцисса», скорее всего (так на самом деле оно и было), он решил, что лейтенант Ларримор взял капитана Фроста с собой, дабы не сбежал. В таком случае…