— От тебя не требуется ничего, благодарю, — холодно ответила Геро. — Мы прекрасно управляемся, и помощи нам не нужно.
Ерунда! — заявила Тереза. — Тебе не хочется видеть меня здесь, и я это прекрасно понимаю. А детишкам есть дело, кто будет их кормить? Нет, конечно! Будьте разумны, мадемуазель. Я уже здесь и не уйду, так как вижу, что привратник сказал мне правду. Малышей в доме очень много и скоро станет еще больше, значительно больше. В такое время нельзя отвергать тех, кто предлагает помощь. Разве не так?
— Да, — неохотно ответила Геро. — Да, ты права… Тереза осталась. И к вечеру Геро уже забыла, что когда-то питала к мадам Тиссо неприязнь, простила ей все: хитрость с винтовками, связь с Клейтоном, уязвленную гордость. Это была уже другая Тереза; забывшая о манерности и притворстве, снявшая парижские платья, прячущая модную прическу под повязанной по-крестьянски косынкой, веселая, неутомимая, стойкая. Она не питала слабости к детям или к благотворительности, но являлась прирожденным организатором и не могла праздно сидеть дома во время кризиса. Знание местных языков позволнло ей взять над жительницами дома гораздо большую власть, чем Геро, слуги и дети повиновались ей лучше, чем ласковой, мягкосердечной Оливии. Она то бранила, то похваливала их на арабском и суахили и творила чудеса, добывая кровати, матрацы, одежду из консульств и европейских фирм, у богатых торговцев и землевладельцев.
Дом с дельфинами был одним из самых старых на Занзибаре: громадный, четырехэтажный, со множеством комнат. Но вскоре там не оказалось ни клочка свободного пространства. Веранды превратили в спальни, над внутренним двором натянули тент, создав таким образом еще комнату. Но Геро все еще была недовольна. Доктор Кили неосторожно упомянул об ужасном положении жителей африканского города за ручьем.
— Я слышал, — сказал доктор, — их положение гораздо хуже здешнего, и с дрожью думаю, сколько младенцев и малышей лежит там в пустых хижинах и на улицах, потому что родные умерли. Но тут уж мы ничего не можем поделать.
— А почему бы не сходить, не принести их сюда? — задумчиво спросила Геро.
— Господи! — воскликнул в тревоге доктор, кляня себя, что не подумал, как воспримет Геро это известие. — Ни в коем случае! Не смейте и думать об этом! Я даже сам там не был — и не собираюсь. У нас и так слишком много работы. К тому же, мы принесем оттуда инфекцию и подвергнем опасности жизнь всех детей в доме.
Геро засмеялась и ласково заговорила:
— Простите, уважаемый доктор, но это сущая ерунда. Я удивляюсь вам. Вы знаете, что каждый ребенок в этом доме соприкасался с холерой. Потому-то они и находятся здесь — их родители умерли от этой болезни. А она везде одна и та же, так что если нам можно брать осиротевших детей из каменного города, почему нельзя из африканского? Риск заразы один и тот же, разве не так?
— Видимо, да. Но примут вас там гораздо хуже, поэтому никто из вас туда не пойдет. Это приказ, дорогая моя девушка! Не смейте об этом забывать!
— Не забуду, доктор, — сказала Геро с обманчивой кротостью. И не забыла. Судьба осиротевших детей, которых некому принести из-за ручья в Дом с дельфинами, не давала ей покоя.
Кто-то должен пойти к ним на помощь. А поскольку Геро Афина, как и Дэн Ларримор, чувствовала себя неспособной перекладывать ответственность на чужие плечи, то решила идти сама — правда, тут уж ничего не поделаешь, в сопровождении одной из служанок, которая будет проводницей и поможет нести младенцев. Обсуждать свои планы Геро не посмела ни с кем, реакция доктора Кили Показала, что на них наложат запрет. Однако, несмотря на его признание, что риск заразиться по обе стороны ручья один и тот же, для предосторожности она все же окунула два комплекта одежды, включая туфли, в сильный дезинфицирующий раствор и высушила, не выжимая. Их можно будет надеть в доме и снять перед тем, как снова войти в него, а с принесенными из африканского города детьми обращение будет таким же, как с прочими — одежду, если она на них окажется, сожгут, а самих выкупают в дезинфицирующей ванне.
Когда все было готово, Геро, не теряя времени, незаметно вышла в боковую дверь вместе с маленькой негритянкой Ифаби, похудевшей от беспокойства и тяжелой работы. День этот запомнился Геро навсегда, иногда впоследствии он снился ей, и она с криками просыпалась.
Ночью прошел дождь. Несезонный, как сказал Ралуб, потому что в это время года дожди выпадают редко. Но хотя он прекратился на заре, день выдался пасмурным и очень жарким, тучи заволакивали небо, и не было ни ветерка. Промокшая земля, мрачные арабские дома, улицы, переулки и тропинки города курились паром. На улицы вышли люди. Жизнь продолжалась, чтобы поддерживать ее, приходилось продавать и покупать еду. Но многие лавки не работали, толпы были уже невеселыми, красочными, а грустными, напуганными и большей частью молчаливыми. Исключение представляли лишь процессии, нараспев читающие стихи Корана да молящиеся вслух о прекращении болезни.