Улицы были чище, чем обычно, сильный ночной дождь унес накопившуюся грязь в море. Однако город пах смертью, и спасения от этого запаха не было.
Геро привыкла к нему, он проникал сквозь окна и стены, хотя в Доме с дельфинами, как и в американском консульстве, жгли свечи, благовония и пахучие палочки, чтобы заглушить его. Но на улицах он был силен до тошноты, даже прикрывая рот и нос смоченным в одеколоне платком, Геро не могла его ослабить. И, подавляя тошноту, решительно шла в африканский город, на другой берег ручья, отделяющего каменные здания от лачуг, где ютились негры и освобожденные рабы. Там холера взимала наибольшую дань и еще ярилась во гае го, там должны быть сотни беспомощных детей; гораздо больше, чем в лучших кварталах города. Но все, что Геро слышала и воображала не подготовило ее к виду ручья или к смердящей мерзости на другом его берегу.
Участок, отведенный под кладбище, быстро заполнялся. На окраинах появились новые. Но и они были уже целиком заняты наскоро зарытыми трупами, которые обнажили дожди и бродячие собаки, поэтому негры из африканского города носили по ночам своих мертвецов к перекинутому через ручей мосту Дараджани и бросали их в воду. Одних прилив уносил в море, но других — в неимоверном количестве — отлив оставлял, и дюжины ужасных гниющих трупов лежали на грязевых отмелях под мостом. Однако кошмарный ручей был ничто в сравнении с пустырем по другую его сторону, земля уже не покрывала всех, кого жители африканского города пытались хоронить там, и красная, смердящая почва, казалось, колеблется жуткой толпой, пытающейся встать из неглубоких могил, вздымая из грязи костлявые руки и черепа.
Зрелище это могло бы дать Данте материал еще для одной песни об Аде. Геро зажмурилась, ухватилась за руку Ифаби и торопливо пошла вслепую по грязной дороге через пустырь, от ужаса судорожно ловя ртом воздух. Она часто огибала африканский город на утренних верховых прогулках, но никогда не приближалась к нему. Видя его теперь, она поняла, что некогда ужаснувшая ее грязь каменного города — образец чистоты и порядка в сравнении со здешней. Ей казалось невероятным, что люди способны жить, работать и рожать детей в лачугах, которые самый бедный иммигрант из Европы счел бы непригодным для свиньи. И-тем не менее в каждом таком вонючем хлеву без окон ютилосьог четырех до дюжины жильцов: старики, взрослые и дети грудились в крошащихся земляных стенах, по которым ползали вши, под дырявыми крышами из гнилых пальмовых листьев и ржавой жести.
Полы были густо покрыты грязью и отбросами, узкие переулки походили на мусорные кучи, и в них, и в жилищах кишели крысы, они безбоязно шныряли под ногами прохожих и отскакивали, скаля зубы, когда на них замахивались. Были там и тараканы, и тучи мух. И повсюду стоял запах смерти, в каждой второй хижине лежали мертвые или умирающие негры. Геро, всхлипывая от ужаса и отвращения, оперлась о руку Ифаби, и ее вырвало.
Не успели они далеко углубиться в лабиринты африканского города, как Геро увидела младенца, плачущего в грязи у порога хижины, все обитатели которой перемерли. Она остановилась, подняла его. И внезапно оказалась в центре злобной толпы орущих негров, они теснились, с угрозами обвиняя ее в краже ребенка. Черные руки вырвали его и принялись наносить удары, швыряющие ее из стороны в сторону, рвать на ней арабскую одежду, пронзительныеобъяснения Ифаби тонули в безобразном реве голосов.
Геро прикрыла голову руками, сильный удар палкой заставил ее рухнуть на колени. Она скорчилась в грязи среди топчущих, пинающих ног, издавая стоны, слыша пронзительные крики Ифаби сквозь вой толпы и с ужасом думая, что их обеих убьют. Это конец всего, скоро они будут валяться на ужасном красном поле или на грязевых отмелях под мостом, растерзанные, неузнаваемые. Из раны на плече потекло что-то теплое, потом от сильного пинка у нее перехватило дыхание, и она повалилась набок, слабо корчась в мучительных усилиях вздохнуть; слепая, глухая, обезображенная налипшей маской из грязи и крови.
Она не слышала выстрелов поверх голов толпы, мгновенно оборвавших вопли. Не сознавала, что толпа разбежалась, бросив ее в зловонном переулке, и едва ощутила, что ее поднимают. Лишь вновь обретя способность дышать, она почувствовала, что кто-то стирает грязь с ее лица, и что злой голос, пришедший на смену пронзительным воплям, принадлежит Рори.