— Прости. Я взяла ее только потому, что она знает дорогу. И не подумала…
— Ты никогда не думаешь! — гневно перебил ее Рори. — Пора бы начать. Вы обе могли заразиться в той толпе — африканцы били вас руками и ногами, плевали вам в лицо, и можно не сомневаться, что кое-кто из них уже мертв. Если б ты заразилась — так тебе было б и надо! Даже шестилетний ребенок подумал бы об этом. Я начинаю испытывать глубокое сочувствие к твоему дяде и двуличному мерзавцу, за которого ты собиралась замуж!
— Кому-то надо было пойти, — стала оправдываться Геро. — И я решила, что лучше всего мне. Я просто не могла сидеть здесь сложа руки.
Лицо Рори изменилось, гнева и раздраженности и нем поубавилось. Он сказал уже менее грубо:
— Ты не сидишь сложа руки, а делаешь очень много. Но этих людей не понимаешь. Я понимаю: поэтому, будь добра, впредь подобными делами предоставь заниматься мне.
— А ты станешь? Сможешь объяснить этим людям так, чтобы они поняли?
Рори глянул на неё, и лицо его вновь помрачнело, губы дрогнули. При виде того, как она похудела, что сделали с ней толпа, последние недели и он сам, ему стало мучительно жаль ее. Прекрасное округлое тело, каждый изгиб и ложбинку которого он знал так хорошо — которым обладал с необузданным гневом, а потом с поразительным восторгом — дошло до истощения. Руки огрубели от тяжелой работы, под серыми глазами появились большие темные круги, и внезапно ему потребовались все силы, чтобы не обнять ее, не спросить: «Геро, Господи, должна ли ты это делать?» Но капитан Фрост знал, что говорить это бесполезно, и прикасаться к ней он не должен. Хватит! Прошлое и без того терзало его совесть. Сильнее, чем ему представлялось возможным…
— Сможешь, Рори? — снова спросила Геро.
— Думаю, что да, — покорно ответил он.
40
— Нам потребуется больше матрацев, больше молока и другой еды. Больше всего! — простонала Оливия, измученная наплывом малышей из-за ручья, грозящим истощить припасы Дома с дельфинами.
— Несомненно! И больше мыла, — сказала Тереза, морща нос от сильного запаха, издаваемого покрытыми грязью детьми.
— И больше места! — вздохнула Геро. — Слава Богу, есть еще сад. Поставим там палатки. Тереза, не могла бы ты…
— Устрою, — пообещала Тереза. И отправилась просить или одалживать палатки, брезент и все, что могло потребоваться для строительства приюта, у полковника Эдвардса, месье Дюбеля, мистера Холлиса и десятка других людей.
Большинство детишек из африканского города было ужасно грязным, изголодавшимся, и для многих помощь пришла слишком поздно. Свыше дюжины из них умерло в ту же ночь, некоторых, казалось, уже ничто не спасет. Но доктор Кили, обойдя заполненные веранды и набитые, шумные комнаты, остался доволен и объявил, что дети чувствуют себя хорошо — гораздо лучше, чем он ожидал.
Доктор спросил Геро об ушибах. Та беззаботно ответила, что почти не чувствует их. Но все же он посмотрел на нее пристальнее обычного и остался недоволен тем, что увидел. Он знал, что Геро получила много ударов, и тело ее должно быть покрыто синяками, но думал, что внутренних повреждений нет. Беспокоила его мысль не о них, а об ужасном распространении холеры в черном городе.
Как гуманист доктор Кили понимал мотивы, побудившие Геро пойти туда, и сочувствовал им, но взгляды его на неразумность ее поступка полностью совпадали с взглядами Фроста. К тому же, выглядела девушка неважно, и хотя после перенесенного это было естественно, он не мог отделаться от беспокойства и мысленно взмолился, чтобы чрезмерная бледность и черные круги под глазами оказались последствием шока и поверхностных ушибов, а не чего-то, гораздо более худшего. Он строго поговорил с ней, велел больше отдыхать, а уходя, сказал миссис Кредуэлл, что просит ее ежедневно укладывать Геро на два часа в постель, пока не даст других указаний.
Оливия повиновалась — в полной уверенности, что Геро воспротивится. Однако на сей раз та оказалась сговорчивой, потому что ощущала жар, слабость, боль. Для нее оказалось большим облегчением уйти в комнату на верхнем этаже, которую она делила с Терезой и Оливией, раздеться и лечь на кровать в одной тонкой сорочке. В царапине на плече пульсировала боль, синяки, уродующие тело, ужасно ныли, напоминая те дни, когда она лежала в каюте «Фурии» после спасения из моря. Только теперь было хуже. Гораздо хуже… Комната, казалось, раскачивалась, будто каюта, и Геро иногда мерещилось, что она снова там, а шхуна вздымается и опускается на синих длинных волнах Индийского океана…