Рядом с капитаном, всматриваясь серыми глазами в горизонт, стоял высокий породистый Эвйен.
- Полагаете, плавание будет спокойным?
- Вы завтракали?
- Еще нет.
- Не знаете, пассажирка в ресторане?
- Когда я проходил мимо, ее там не было. Она немка?
- Да, немка, Катя Шторм... Но, по документам, проживает в Париже, на улице Вавен.
- Едет в Берген?..
- Вот и не угадали. В Киркенес! Шутрингер тоже. На этот раз все сходят в Киркенесе, куда обычно плывете только вы.
- Поездка, разумеется, увеселительная?
Эвйен явно заинтересован пассажиркой. Сам признался, что мельком заглянул в ресторан. Видимо, решил повременить с первым завтраком в надежде сесть за него вместе с молодой дамой.
Наконец капитан и Эвйен увидели, что она тоже направляется к мостику, над которым высились их фигуры: нос она высунула наружу не без робости, словно вылезла из ванны и боится, как бы ее не продуло.
Она сменила туалет: сейчас на ней были серая юбка и розовый жакет, сшитые, как и вчерашнее платье, в каком-нибудь известном парижском ателье мод. Лицо свежее, волосы только что уложены.
Она подняла голову, заметила обоих мужчин, улыбнулась.
- Доброе утро, капитан.
Затем, более сдержанно, кивнула Эвйену.
- Погода будет хорошая?
- Хочу надеяться.
Сквозь полуоткрытую дверь выглянул стюард, лицо которого выражало отчаяние; завтракать никто не спешит, и утро у него уходит на бесплодное ожидание.
Эвйен произнес что-то банальное, спустился с мостика, и Петерсен увидел, как управляющий прохаживается по палубе, стараясь незаметно приблизиться к Кате Шторм, следящей за полетом чаек.
Капитан затруднился бы сказать, почему атмосфера на судне рождает в нем тревожное ощущение пустоты. Пусто было небо, безоблачное и в то же время зловеще-серое. Пусто было на пароходе, где люди слонялись равнодушно, без настроения. В нем самом тоже была пустота.
Ему казалось, он чего-то ждет, только вот чего? Заметив Вринса и троих матросов, вылезавших из носового трюма, Петерсен крикнул:
- Ничего?
- Ничего.
Черт побери! В трюме штабели разных ящиков и мешков, которые нельзя перекладывать: они уложены в порядке портов назначения. Там можно с успехом скрываться много дней.
Неожиданно палуба опустела. Эвйен и Катя Шторм, видимо, завтракают. Вринс отправился к себе в каюту. Только камбузник время от времени поднимается наверх и что-то выбрасывает за борт.
Так прошли два часа. Петерсен поглядывал то на горизонт, то на компас, и в голове у него складывались самые разные предположения, зачем все-таки Штернберг прибыл на "Полярную лилию".
Пробили склянки. Настал черед третьего помощника занять место на мостике, куда Вринс и поднялся, затянутый в слишком узкую, но украшенную нашивками, тужурку и в фуражке с большой кокардой.
Капитан оглядел его с головы до ног, чуть опять не съязвил, но сдержался и лишь устало бросил:
- Курс норд-норд-вест.
Целый час Петерсен мылся и переодевался. Проходя мимо салона, он заметил там трех пассажиров: Белла Эвйена и Катю Шторм за одним столом. Шутрингера в другом углу - немец просматривал альбом с видами, который нашел на радиаторе.
Покончив с туалетом, капитан с минуту побродил по левому коридору, единственному, где каюты были заняты. Первой по счету и более просторной, чем остальные, была его собственная; один из ее углов служил ему кабинетом. Соседнюю занимал Эвйен, следующая была свободна. Затем шла пресловутая восемнадцатая, откуда сбежал Эриксен, прятавшийся теперь в трюме. Наконец, двадцатая, двадцать вторая, двадцать четвертая - Катя Шторм, Арнольд Шутрингер и советник полиции.
Остальные были пусты. В конце коридора медная дощечка указывала вход в туалеты и душевые.
Мимо капитана взад и вперед сновал стюард со стопками тарелок в руках - он накрывал на стол.
- Господин фон Штерн... Я хотел сказать - номер двадцать четвертый, господин Вольф, вам еще не звонил?
- Нет.
- Завтрак готов?
- Сейчас будет.
И действительно, расставив тарелки, стюард взял гонг, в который и ударил у двери салона.
В солнечных лучах, врывавшихся сквозь иллюминаторы, сверкали стоявшие на столах флажки судоходной компании.
Свежевыбритый, еще распространяя вокруг запах мыла, Петерсен щеголял в касторовом костюме, в котором выглядел полнее, чем на самом деле, и несколько неуклюже.
Опершись на спинку стула, он выждал, пока все усядутся. Эвйен и дама вошли вместе, заканчивая разговор о зимнем спорте в Шамони <Городок в Савойе (Франция), центр зимнего спорта> и Тироле. Лицо у Шутрингера было совершенно такое же, как ранним утром, когда он занимался гимнастикой.
Перед тем как сесть, капитан повернулся лицом к двери: ему показалось, будто он что-то упустил. Впоследствии он не раз вспомнит об этом неясном тревожном предчувствии.
Именно тогда он и услышал странный крик, сперва приглушенный, затем пронзительный, настоящий предсмертный вопль.
Катя Шторм резко повернулась к капитану. Эвйен, что-то говоривший ей, оборвал фразу на полуслове. Шутрингер, разворачивавший салфетку, положил ее и спросил:
- Что это?
Петерсен шагнул к двери и различил в полумраке коридора белую куртку стюарда, прижавшегося к переборке как раз напротив распахнутой каюты советника полиции.
Стюард прикрывал голову локтем, весь обмякнув и словно силясь вдавиться в стену. Крик издал он, но крикнуть снова был уже не в состоянии: у него подгибались ноги.
Петерсен побежал. У двери каюты остановился как вкопанный, стиснув кулаки и сжав челюсти.
Недаром он ждал чего-то плохого!
Одеяло соскользнуло на пол, матрас лежал поперек койки, простыни были скомканы и закапаны кровью. Одна из них лежала у Штернберга на лице; видимо, это было сделано для того, чтобы он не мог позвать на помощь.
На обнаженной груди под расстегнутой пижамой - несколько колотых ран, багровые подтеки, следы окровавленных пальцев.
С койки свешивалась посиневшая голая нога, и Петерсену даже не понадобилось дотрагиваться до нее, чтобы констатировать: мертв.
Стюард не шевелился. Слышно было только, как стучат у него зубы; он по-прежнему закрывал голову рукой. Трое пассажиров медленно подходили все ближе. Первым шел Эвйен.
- Что тут стряслось? - спросил он.
В этот момент капитан заметил, что молодая женщина еще не увидев труп, но, уже разглядев пятна крови, судорожно стиснула пальцами правой руки локоть управляющего.
В ту же самую секунду ему показалось, что Шутрингер, несмотря на очки, почти ничего не видит. Немец придвигался все ближе и ближе. Постоял, хмуря брови, на пороге, потом выдавил:
- Кто это?
- Успокойтесь, - сказал Эвйен, похлопывая Катю Шторм по руке. - Вам лучше уйти отсюда.
Ею постепенно овладело волнение, которое - это было ясно - могло в любой момент кончиться нервным срывом.
- Да уведите же ее! - яростно рявкнул капитан и оттолкнул Шутрингера.
Дверь в глубине коридора, ведущая в камбуз, открылась, и в ней замаячили фигуры матросов, сгорающих от любопытства, но не решающихся подойти.
- Входи! - приказал Петерсен стюарду.
- Нет! Только не это! - простонал бедняга. Капитан потом и сам не мог вспомнить, как он схватил стюарда за руку и, крутанув, впихнул в двадцать четвертую каюту, дверь которой захлопнул ногой.
- Он позвонил?
- Нет... Когда вы упомянули о нем, я подумал, не постучаться ли. Но было уже поздно... Шума я не слышал. Приоткрыл дверь... Ой, отпустите меня!
И стюард боязливо вскрикнул, потому что, шевельнувшись, нечаянно задел рукой за голую ногу мертвеца.
- Ладно, иди. Пришли ко мне...
- Кого?
- Не знаю... Никого.
К кому мог прибегнуть Петерсен? Капитан, а значит, единственный представитель власти на корабле - он сам.
- Иди, но запри за собой дверь.
Труп не пугал его; он даже поднял свесившуюся ногу и уложил ее на постель - она мешала ему двигаться.
На всякий случай Петерсен потрогал грудь покойника. Тело уже застыло и окостенело. Преступление, вероятно, совершено ночью: кровь успела свернуться.