Видимо, мои мысли, нарисовались на лице.
— Блин! — возмутился Мотя. — Я трезв! Белочки у меня нет!
Он сунул мне в руку маленький металлический стаканчик, зашарил в рюкзаке.
— Чтобы носом не шмыгать.
— Не, спасибо.
Я протянул стаканчик обратно.
— Чего? — не понял Мотя.
— Мне еще работать, дела устраивать — пояснил я.
— Я напиваться не предлагаю.
В голосе послышались обиженные нотки.
— Все равно. Голова должна быть совсем трезвой.
— Ну и ладно.
Он забрал у меня стаканчик и спрятал его обратно в рюкзак.
— Скоро появится, — заявил Мотя, переключаясь на карту. — Дуальный принцип, — он повернулся ко мне. — Отметка без автобуса. Автобус без отметки. Вселенные соприкасаются.
Мотя кинул бинокль на рюкзак и сплел пальцы.
— Вот так, понял? А если нет, — пальцы расплелись и ладони разъехались в стороны, — то нет. Нет отметки без автобуса. Нет автобуса без отметки.
Я молчал. Добавить было нечего. Спрашивать не о чем. В Мотином мире все логично. Две вселенные и между ними ездят автобусы. А Мотя нашел способ это обнаружить и вел за ними наблюдение. Чем не занятие для человека, основная работа которого — раскопки и кладоискательство?
— Я что хочу? — Мотя заглянул мне в лицо. — Сесть в автобус. Который не отмечен на карте. Представь, куда на нем можно приехать? Но в одно рыло… Поехали, а?
Он замолчал, продолжая всматриваться в меня. Будто у меня на лице нарисована карта другой вселенной или что-то подобное.
Я тоже молчал. Ну а что нормальный человек может ответить на все это?
Между нами повисла тишина. Издали слышалось тарахтение двигателей, над головой пересвистывались птицы, и это тянулось, тянулось… В конце концов, я не выдержал.
— Знаешь, все, конечно, очень увлекательно, — проговорил я, стараясь тщательно подбирать слова. — Но у меня сейчас есть совершенно срочные и неотложные дела. Если бы я заранее знал, то как-то подготовился. А так… — я развел руками, — никак не получится. Может, в другой раз? Я заранее подготовлюсь и тогда…
— Да… — вздохнул Мотя. — Понял. Вольному воля. Бывай.
Он щелчком разбудил заснувший монитор и уткнулся в карту.
Я поднялся с бревнышка и пошел, стараясь не наступить в воду.
Лужи так и норовили прикинуться просто влажной землей, прикрытой пожухлой травкой. Обходя одну, я сам не заметил, как шагнул в другую. Ботинок булькнул, под ним чавкнуло, и нога оказались по щиколотку в ледяной воде.
С этого момента аккуратность потеряла всякий смысл. Я заторопился, надеясь, что окажусь дома раньше, чем простужусь.
Мотя оставался там, за спиной, со своей дикой фантазией о нездешних автобусах, возящих в другие миры. Бросать его наедине с бредом было нехорошо, но чем я мог ему помочь? Я не психиатр. Уломать его пойти к врачу? Наверное, легче фонарный столб уговорить прогуляться.
Оставалось только надеяться, что когда начнется полевой сезон, бред не разовьется совсем, и Мотя снова возьмет в руки лопату. Как только это случится, он переключится на поиск чего-то материального, и бред про иные миры отступит. Хотя бы до конца сезона.
Я выбрался на асфальт и обернулся.
Мотя по-прежнему сидел на бревне, изучая автобусы в бинокль.
Больше он не звонил.
Через неделю природа посмотрела на календарь, обнаружила, что, вообще-то, вторая половина весны, и решила ускориться. Солнце принялось жарить так, будто у него включили второй контур. Листья на деревьях моментально пробились из почек, а трава принялась расти со скоростью бамбука. Еще через неделю спустя выражение «не май месяц» можно было толковать двояко.
У профессиональных копальщиков и просто любителей глазеть на природные красоты начался сезон. Значит, у Моти тоже.
Он рассказывал, что в это время у него возникает не то зуд, не то зов. Тянуло пройти по местам, намеченным на карте, выкопать, выковырять и вытащить что-то спрятанное и забытое.
Самой большой радостью для Моти была не стоимость находки. Чем более редкой или неожиданной она оказывалась, тем счастливее делался он.
Когда в его руки попалась банальная восьмигранная монета, типа тех, которыми, по его словам, усеян весь Краснодарский край, он был бесконечно счастлив. Потому что нашел ее на севере под Псковом.
Основную часть находок он превращал в деньги — «жить на что-то надо». Нередко — большие деньги. Но думаю, ту монету из Пскова он бы на тот же Николаевский червонец нипочем не поменял. Потому что эти червонцы есть повсюду, а найти подобную монету в таком месте — вещь небывалая.