ARAGON
«LES VOYAGEURS DE L’IMPÉRIALE»
Перевод с французского
H. НЕМЧИНОВОЙ
Собрание сочинений выпускается под общей редакцией И. АНИСИМОВА, Г. ЖУКОВА, Б. ПЕСИСА
ПАССАЖИРЫ ИМПЕРИАЛА
Перевод H. Немчиновой
Персонажи и фабула этого романа целиком вымышленны. Всякая попытка отыскать тут сходство с теми или иными частными лицами и обстоятельствами их жизни была бы произволом, противоречащим намерениям автора.
Часть первая
I
— Ах, какой ужас! — воскликнула Полетта.
Погода стояла великолепная. Нежные и пушистые розовые облачка, как будто нарочно раскиданные в небе, красиво оттеняли его яркую синеву. А стоило выйти из Трокадеро на ступени великолепной лестницы, в глаза бросалась ажурная, вся в просветах и прорезях, вышка, возносившаяся над Парижем, над Сеной и зеленью садов. Сады щедро выставляли напоказ все свои пруды и каскады, целые букеты пенных струй, водяные столбы центрального фонтана, разлетавшиеся в воздухе белыми султанами; вокруг них, залитые светом, сверкали золотые статуи, пестрели яркие ковры цветников, к реке склонялся венец зелёных деревьев, а под ними, справа и слева, вздымались разноцветные кровли деревянных башенок и террас замысловатого архитектурного стиля. И повсюду теснилась толпа — арабы, англичане, парижане; зеваки, надвинувшие на нос котелки, восседали на белых осликах, которых вели под уздцы феллахи; проплывали дамы в экстравагантных и весьма неудобных модных платьях с турнюрами и в торчавших на макушке крошечных шляпках, завязанных под подбородком; медленно бродили по аллеям рабочие в блузах, путались под ногами ребятишки, хныкал какой-то малыш, упавший на лестнице, проходили спаги в красных штанах и в фесках с кисточкой; о чём-то разглагольствовали бородатые господа в чёрных облегающих талию сюртуках; устремлялись навстречу друг другу шеренги людей, словно танцоры в кадрили муравьёв, пахло пылью и потом, и каждый испытывал незабываемое ощущение, будто его захватили шестерни машины и теперь часами будут мотать его, переполняя восхищением и одурью усталости, не давая возможности остановиться, потащат вместе с другими по тому пологому склону, где с самого утра катился поток измученных посетителей, обозревавших в одиночку и целыми семьями Всемирную выставку, на которую приехали со всех концов света представители тысяча и одной национальности.
Внизу, у ног Полетты, выставка начиналась нескончаемым потоком зевак, изобилием бронзовых статуй, фонтанов, ярких массивов герани, людским скопищем, где перемешались накрашенные девицы, солдаты, буржуа, ребятишки, аннамиты, левантинцы, только что приехавшие иностранцы и вышедшие на промысел парижские жулики, — словом, внизу был ад кромешный, шум, толчея, восхищение, зубоскальство и усталость зрителей, еле волочивших ноги. Выставка перекидывалась на другой берег Сены через мост, над которым натянули тент из тика в красную и серую полосу, и этот мост, превращённый в крытый проход, поглощал вереницы муравьёв. На другом берегу реки выставка загромоздила набережную разномастными большими и малыми строениями, из дерева, из камня, из искусственного мрамора, из металла, из картона, из гипса, разбухшими, нелепыми, смешными шишковатыми сараями, поражавшими изобилием балкончиков, арок, лоджий, балюстрад, колонн, шпилей и своими островерхими кровлями, бельведерами. Но кто думал об этом забавном питомнике гигантских грибов или о видневшемся позади него четырёхугольнике Марсова поля, застроенного железными, стеклянными, кирпичными павильонами, облицованными изразцами, и даже о голубом и зелёном своде галереи машин, высившейся напротив военного училища? Кто думал о них на ступенях подъезда Трокадеро, где остановились передохнуть супруги Меркадье? Кто думал о чём бы то ни было: о толпе посетителей, о ресторанах, о декоративных шатрах и хижинах, о долетавшей оттуда музыке берберов и писклявых дудочках канаков, — обо всём, что открывалось глазам и слуху на исходе этого летнего дня?
Ни о чём люди не думали, запоминалось только чудовище с растопыренными лапами, всё заслонявшее стальным кружевом своих странных упоров, переплетением кабелей и стеклянной шапкой, вознесённой высоко-высоко, до розовых облачков, вонзившейся в сияющую, светозарную лазурь… Кто мог думать о чём-либо ином, кроме этой башни, высотой в триста метров, башни, о которой столько говорили, столько шипели, но о которой никакие слова не давали ни малейшего, хотя бы самого отдалённого, представления.