III
Итак, в 1889 году чета Меркадье совершила поездку в столицу на Всемирную выставку. Нельзя же было её пропустить. Старшую девочку оставили дома, в Ландах, под надзором нянек, — а то каково было бы в Париже во время выставки с двумя детьми? Маленького Паскаля невозможно было оставить на прислугу, а к тому же с ним всё прекрасно устраивалось: госпожа д’Амберьо находилась в это время в Париже, в своей квартире на Вавилонской улице, ей и доверили малыша, а сами родители преспокойно поселились в гостинице, по соседству с магазином «Бон Марше», — гостиница была очень приличная, там даже останавливались монахини из августинского монастыря.
У Паскаля не сохранилось никаких воспоминаний о выставке. Эйфелеву башню и Трокадеро он, так сказать, заучил наизусть по картинкам — оба эти сооружения красовались на всех открытках. Зато бабушкина квартира осталась в памяти с мельчайшими подробностями, словно волшебная пещера, куда он перенёсся, оттого что нечаянно потёр Аладдинову лампу в нужном месте. Квартира состояла из трёх комнат и кухни, где хлопотала старушка кухарка. Окна выходили в сад — один из тех потаённых внутренних садов, о существовании которых и не подозреваешь, проходя по иным тихим улицам. В саду этом цвели акации, и весенними вечерами сладкое благоухание вливалось в окна вместе с приглушённым шумом большого города.
— Мальчишка родился осенью, — говорила бабушка. И, указывая на особое значение этого обстоятельства, назидательно поднимала палец, на котором блестел золотой перстень с печаткой, оставшийся от покойного мужа.
У маленького Паскаля сохранились воспоминания о том, как он сидит на коленях у бабушки. Госпожа д’Амберьо жила в Париже, а не в провинции у дочери, но часто навещала её, или же съезжалась с детьми в Сентвиле, именье своего брата, куда Меркадье каждое лето возили Паскаля. У бабушки было увядшее худое лицо и грузная фигура, мягкая кожа, покрытая пушком, блузки с очень сложной отделкой — мелкие складочки, вставочки, прошивки, аппликации, рукава с буфами; она всегда носила высокие воротники с косточками, прикрывая дряблые складки на шее, — старческое кокетство женщины, которая когда-то была красива. Для Паскаля бабушка была олицетворением всех милых радостей детства и живой связью с таинственным, странным миром каких-то предков, от которых он произошёл, меж тем папа и мама, казалось, не имели к этому миру никакого отношения.
Бабушка любила Паскаля за то, что он мальчик, будущий глава семьи. Рождение внучки было для неё глубоким разочарованием. Своего зятя госпожа д’Амберьо терпеть не могла, а в маленьком внуке, носившем имя традиционное в её семье, видела продолжателя старинного рода де Сентвилей и прежде всего правнука её отца, который был для неё идеалом в девичьи годы. А может быть, Паскаль чертами лица будет походить на её покойного мужа, занимавшего пост префекта, красавца д’Амберьо, которому она однажды в Компьене закатила пощёчину в присутствии императрицы — за то, что императрица ему улыбнулась.
Разумеется, мало было надежды на то, что от корня Меркадье вырастет отпрыск, достойный Сентвилей и д’Амберьо. Но в конце концов всё-таки хорошо, что в семье есть мужчина. Ведь госпожу д’Амберьо постигло великое несчастье — она лишилась сына Блеза, хотя он и не умер, а даже, говорят, пребывает в добром здравии. Но он пошёл по плохой дорожке. Богема, анархист!.. Уж лучше предать его забвению. Мать не видела его с 1875 года. А разве маленькая Полетта могла его заменить? Старший сын! Стоит только вспомнить о нём, становится больно.
Хотя госпожа д’Амберьо была весьма набожна и время, оставшееся от забот о своих родных и от воспоминаний о покойном муже, почивавшем на кладбище Пер-Лашез, отдавала молитвам в монастыре августинок, всё же она и в мыслях и даже в разговорах отличалась грубоватой откровенностью, которая редко встречается в буржуазных кругах. Она, например, говорила, что такова уж судьба женщины: старея, они переносят на детей и внуков ту неистовую любовь, которую в молодости дарили своим мужьям. В этом госпожа д’Амберьо не ошибалась. Когда гостила у дочери, то уж никому, никакой няньке и даже самой Полетте не уступала честь мыть и одевать ребёнка. И тальковую присыпку для Паскаля в младенческом его возрасте, а позднее лавандовую воду и зубной порошок дозволялось приготовлять только по тем рецептам, которые она сама проверила на опыте или узнала из секретных разговоров со своими покойными приятельницами. Полетта даже и не пыталась перечить матери, так как свято верила в её мудрость.