В душе госпожи Рюфен, хозяйки «Альпийской гостиницы», боролись противоречивые чувства: с одной стороны, ярое негодование против госпожи д’Амберьо, приехавшей в её заведение для того, чтобы умереть, а ведь смерть постояльца — большая неприятность для гостиницы; а с другой стороны, какую честь ей оказали по поводу этой смерти господа из замка Сентвиль! Госпожа Рюфен, гладко причёсанная толстушка, в коричневой юбке и обтяжной кофте василькового цвета, самолично показывала дорогу в «покойницкий номер», как она выражалась: «Пожалуйте сюда, вон, направо, покойницкий номер», — давая это определение так же просто, как говорят: «голубая гостиная» или «номер на три кровати».
По узкому коридорчику пришли в комнату, где лежала на смертном своём одре бабушка. Паскаль никогда ещё не видел мертвецов. Занавеси на окнах были задёрнуты, в полумраке горели две свечи; у постели стояла на коленях экономка приходского священника госпожа Виалат и читала нараспев молитвы. На постели, под аккуратно натянутой простынёй, лежала покойница с большим распятием на груди, которая почти касалась подбородка.
Казалось, она спит, но лицо её невероятно осунулось. Как будто вместе с жизнью ушло всё, что поддерживало щёки, нос, шею, и теперь белая восковая кожа натянута прямо на кости, — вот-вот они прорвут её. На скулах ещё виднелась сеточка багрово-чёрных прожилок. Рот не удалось закрыть как следует.
Паскаля поразило выражение наивного удивления, застывшее на этом мёртвом лице с закрытыми глазами. Словно госпожа д’Амберьо совсем не ждала смерти и успела только растерянно охнуть при её появлении. Но сильнее всего подействовали на него рыдания матери и тяжёлый запах, наполнявший комнату; слёзы выступили у него на глазах. Дедушка едва держался на ногах и, весь дрожа, шептал: «Мари! Мари!..» Паскаль инстинктивно ухватился за руку отца, но в эту минуту расплакалась и закричала Жанна, и отец сказал ему: «Уведи сестру, вы уже достаточно побыли тут…» — и вывел их из комнаты.
Дети спустились в столовую. Они не знали, что им делать, как себя держать. Разговаривать не решались: может быть, это неприлично? Хозяйка предложила им по стакану оранжада. Паскаль терпеть не мог эту бурду. Пришлось, однако, выпить. Что же взрослые делают там наверху? Время идёт, а они всё не сходят вниз. Ну, поглядели на покойную бабушку и хватит. Конечно, ещё молитвы полагается читать. Но ведь папа никогда не молится… У взрослых всегда так: выдумывают какие-то удивительные правила и считают, что их обязательно надо выполнять. Им бы только протянуть время. Соберутся и некоторое время сидят или стоят, хотя говорить им не о чем. За столом, даже когда все уже наелись, полагается ещё некоторое время посидеть, сразу встать нельзя. Вот и с покойниками тоже что-то придумывают.
Жанна болтала ногами. Плакать она перестала и всё щипала Паскаля, требуя, чтобы он говорил с ней. «Да перестань ты… нельзя шалить!» Наконец Жанна послушалась уговоров мадам Рюфен и отправилась с ней на кухню. «Бедная крошечка! Бабушка у неё ушла далеко, далеко…» Паскаль внутренне усмехнулся. И вдруг он с ужасом подумал, что у бабушки не вынули изо рта вставные челюсти, они отвалились, поэтому рот и остался открытым. Его затошнило, и, чтобы отвлечься, он стал смотреть, как мухи приклеиваются к длинным полоскам липучей бумаги, подвешенным перед окном.
На лестнице показались отец и дедушка. Мама осталась в комнате умершей. Решено было сидеть там по очереди. Дедушка казался совсем разбитым и плохо соображал, что делает. Папа сказал, что надо пойти на почту, дедушка согласился. Они взяли с собой Паскаля, и тот слышал, как отец сказал: «Ну и пусть она будет недовольна, что ж делать!» Паскаль ждал вместе с дедушкой возле маленького домика, где помещалась почта. Им было видно в окно, как Пьер подаёт написанные им телеграммы. Старик де Сентвиль погладил Паскаля по голове и сказал:
— Будь поласковей с мамой, Паскаль. У неё большое горе.
Паскаль посмотрел на дедушку, — какой он измученный, растерянный, как постарел, и вдруг сказал:
— Нет, дедуся, это не у них, а у тебя большое горе, — и крепко обнял старика. Он подумал: «Хорошо, что умерла бабушка, а не дедуся». Он очень любил дедушку. Да ведь дедушке меньше лет, чем бабушке, значит, всё вышло по справедливости…
Около них остановился экипаж, присланный из Шандаржана. Норбер приехал в Сентвиль за Денизой и, узнав о смерти старухи д’Амберьо, пожелал проститься с покойницей. Он привёз с собой и Денизу. Она выпрыгнула из коляски, очаровательная, лёгкая, как птичка, и заявила, что ей стыдно за свой неуместный наряд: светлое платье и розовую шляпку. Пусть Норбер съездит в Шандаржан и привезёт ей во что переодеться, — уж траурных-то платьев у неё вполне достаточно, не правда ли? Нет, нет, она ни за что не бросит Полетту в такой час! Она останется в Сентвиле. Норбер без труда принял удручённый вид.