С террасы вниз по горе, где змеилась дорога, спускался парк, то есть несколько гектаров леса, где были и поляны и просеки, и сырые овраги. Парк не отделялся изгородью от полей, доходивших до деревни Бюлоз, где крестьянский люд жил в глинобитных мазанках, прислонявшихся к каменистому склону холма. В парке было много цветов, а сколько он навевал мечтаний! Это ведь был не парк в обычном смысле слова, а уголок дикой природы, где ключи, журчавшие между деревьями, били из-под какой-нибудь каменной глыбы или из-под трёх подпирающих друг друга обломков шиферной скалы. Розовато-лиловые сыроежки с белой ножкой вылезают из-под земли прямо на дороге, а под вязами, буками и соснами после дождя ползают оранжевые слизняки и улитки всех размеров, оставляя за собой серебристый след. В сухом валежнике и среди гниющих прошлогодних листьев шевелятся, удирают ящерицы, лягушки, ужи; потревоженные птицы прыгают по земле, заслышав быстрые шаги бегущего Паскаля. Трава тут зелёная почти круглый год, и каких только нет насекомых! Голубые стрекозы, золотистые мушки, жучки-дровосеки цвета древесной коры, с длиннущими, согнутыми ногами. Пахнет прелью и грибами, — грибов здесь уйма и больше всего попадается «смертных грибов», — разломишь такой гриб пополам, и мякоть у него меняет цвет, становится багровой, как сырое мясо. По склону к долине зеленел большой луг, и на нём росли лиловые колокольчики и золотые лютики. Паскаль водил на луг коров, которых ему доверял пасти фермер, их хозяин, а пас он скотину вместе с сынишкой фермера Гюставом; этот мальчуган, младше Паскаля на четыре года, нисколько не боялся не только коров, но даже огромного быка, и смело покрикивал на него, подняв свой маленький кулачок. Оба пастушонка гоняли на луг трёх дойных коров, тёлку и быка, да ещё трёх коз, которые обгладывали кусты орешника.
С дедом Паскаль встречался только за столом. Жанна сидела напротив Паскаля на толстом томе произведений мадам де Жанлис, а господин де Сентвиль — между внуками на длинном конце стола. Столовая находилась во втором этаже, а внизу были покои, предназначавшиеся для приёмов, — высокие, никогда не освещавшиеся комнаты, по которым всегда проходили на цыпочках и не смели отворять там ставни, боясь потревожить тень Анны-Марии де Сентвиль, которая в 1825 году, одетая в мужской костюм, с агатовым крестом на груди, совершила восхождение на вершину Бар-дез-Экрен в цепи Альп, проходящих через Дофине.
В парадных комнатах стояла массивная глянцевитая мебель и, должно быть, тут покоились семейные тайны. Об этом никогда не говорили, но ведь всем было известно, что во всех столах, столиках, шкафах, шифоньерах имелись потайные ящики.
Господин де Сентвиль, сухонький старичок, с бородкой клинышком, в пенсне, носил серый пиджак из альпака и старомодные брюки без заглаженной складки, соблюдал во всём строжайшую экономию и даже спальню устроил себе в угловой башне, в маленькой комнатке, потому что её легко было натопить. Но по вечерам он спускался в парадную гостиную и читал там старые книги, подсев к тяжёлому серебряному канделябру, в котором, однако, зажигал не все свечи.
Вечером всё принимало характер фантастический. Лампами пользовались очень скупо, во всём огромном доме зажигали их лишь в двух-трёх комнатах, включая и кухню; огоньки светились только в первом этаже заднего фасада, и в подвальных окнах переднего фасада. По всему этому старинному обиталищу, пахнущему сыростью, слышался в потёмках какой-то шёпот, который всё ширился и шёл неизвестно откуда. А когда ещё и ветер подавал свой голос, то в толстых стенах как будто раздавался приглушённый безумный хохот. Удивительно, к этим звукам все привыкли — люди ко всему привыкают.
За столом господин де Сентвиль почти не разговаривал с внуками. Жанна его боялась и весь день пряталась от него в кухне. Паскаль сидел как на иголках, ожидая, когда же, наконец, разрешат встать из-за стола, и ему не терпелось побежать на луг, где паслась скотина. Господин де Сентвиль никак не мог забыть, что его племянница, мать этих двух малышей, унизила свой род, выйдя замуж за какого-то мещанина. Паскаль, конечно, приходился ему двоюродным внуком, но прежде всего спесивый старик видел в нём разночинца. Он мирился с присутствием в замке двух ребятишек, но скорее ради небольшой суммы, которую родители платили за их содержание, — эти деньги являлись подспорьем в его скудном хозяйстве, — чем ради удовольствия озарить свой дом чистым светом юности. Он был, однако, крёстным отцом Паскаля и немало гордился тем, что у него есть крестник: ведь он доживал свой век бездетным стариком, с ним предстояло угаснуть всему роду Сентвилей, он был последним носителем этого имени. Представляя кому-нибудь мальчика, он говорил, положив руку ему на голову: «Мой крестник, Паскаль Меркадье…» И тогда его соседки, баронессы де Шандаржан, приехавшие в ландо навестить одинокого владельца замка Сентвиль, восклицали: «Ах, это сын Полетты!» И, покачивая головой, переглядывались, сожалея о неравном браке Полетты. Но, поглаживая крестника по голове, господин де Сентвиль всё извинял немногими словами: «Его зовут Паскалем, как и меня…»