Во дворе ждал английский шарабан. Запрягали в него «Жокея», рыжую лошадку со светлой гривой. Шарабан был чёрный, лакированный, с тремя красными полосками. Господин де Сентвиль надевал тёмно-серый костюм для верховой езды, в котором имел очень корректный вид, и белый галстук, заколотый золотой булавкой в форме хлыста. На голове — светло-серый котелок. Брюки, заправленные в низкие чёрные сапожки, пузырились складками, как будто были перехвачены внизу резинками. Седая бородка и пенсне на цепочке делали господина Паскаля де Сентвиля похожим на лицейского учителя, что совершенно не вязалось с костюмом мелкопоместного дворянина. Он всегда ходил в перчатках и снимал их только за столом. Чёрные довольно потрёпанные перчатки, побелевшие по швам.
— Паскаль, скоро ты? Изволь заметить, что я тебя жду.
Гюстав держит «Жокея» под уздцы. Он знает, что господа едут в Шандаржан, где гостит Жанна… Шандаржан, недоступный рай. Наверно, там едят одни только пирожные.
Паскаль взбирается в шарабан, садится рядом с дедушкой. «Но, но!» — тронулись. Проезжают мимо сарая, амбаров. Паскалю жалко, зачем он не спрятался на сеновале. Зарылся бы в сено, и кончено! Очень нужно ездить по гостям. (Мальчишка совсем не ценит родственных связей и светской жизни.) Английский шарабан въезжает в парк и катится под деревьями; дорога спускается по склону спиралью. На лугу цветёт уйма безвременника. Дедушка сначала молчит, сидит вытянувшись, точно аршин проглотил, руками в чёрных перчатках натягивает вожжи. Потом, не глядя на мальчика, спрашивает:
— Ты нынче хорошо умылся?
Паскаль обиженно молчит.
— Ну, что же ты? Хорошо ты нынче умылся? Да или нет?
— Конечно, хорошо, дедушка, — бормочет Паскаль.
И вот лёд уже сломан, — по крайней мере для господина де Сентвиля. Теперь он может думать вслух. Нельзя сказать с уверенностью, что он обращается к внуку, во всяком случае, его нимало не интересуют ответы Паскаля.
— …а ведь ты мог принять ванну, но сам ты об этом никогда не подумаешь, трубочист ты эдакий. Всегда мне самому приходится говорить Марте.
Господин де Сентвиль любит похвастаться своей ванной. Он велел устроить в западной башне ванную комнату для того, чтобы можно было говорить гостям, как это водится в Англии: «Если вам угодно принять перед обедом ванну…» Впрочем, этим его англомания и ограничивается… так как по милости Марты ванна обычно завалена всякими посторонними предметами: бельём, какими-то ящиками, коробками. Если у кого-нибудь являлось желание помыться в ванне, — что иной раз случалось, — то приходилось добрых двадцать минут накачивать воду насосом из колодца, вырытого около кухни.
А дядюшка всё говорил и как будто расставлял многоточия между фразами, что, впрочем, объяснялось ухабистой дорогой, аллюром лошади и поворотами.
— Бывало, в детстве, если отец заметит, что у нас грязные уши, велит нам раздеться догола и пришлёт садовника поливать нас из кишки холодной водой. Бац! Летом ещё туда-сюда, но зимой!.. А что ни говори, так-то и закаляют молодое поколение… Вот если бы я тебя так выкупал, твоя маменька неделю лежала бы в обмороке… Ну, может быть, я преувеличиваю, может, она не такая чувствительная!.. Тебе-то очень пошла бы на пользу такая закалка. Верно? Как ты думаешь? Впрочем, если отец хочет, чтоб ты вырос изнеженной девчонкой, это его дело. Ты ведь его сын, а не мой. Напрасно я так распинаюсь. Глупо давать советы. Только начни, ввек не разделаешься. Каждый за себя. Так уж мир устроен. Не стоит для других стараться. Право, не стоит.
Спускались в нижнюю часть парка. «Жокей» бежал бодрой рысцой. Вдали над Бюлозом поднимались из труб струйки дыма. Крестьяне, работавшие в поле, разгибали спину, смотрели, кто едет; дорога в Шандаржан поворачивала вправо, почти под прямым углом.
— Кем ты будешь, когда вырастешь? Верно бумагомаракой, как твой отец. Голодранцем чиновником. Нечего сказать, удовольствие. Так или иначе, а шестерня машины уже захватила тебя. У тебя будут взгляды твоего времени. Да и какие же ещё взгляды могут у тебя быть? Разве ты из нашего рода, разве ты Сентвиль? Ведь нет, правда? А раз так, самое лучшее для тебя — приспособиться. Ты будешь жить в ихних городах. В какой-нибудь этакой квартире-коробочке. Зато в ней будет газ. И все мысли у тебя пропитаются газом. Демократия! Если уж играть в равенство, играйте чисто. Когда ты дерёшься на кулачки с деревенскими мальчишками, кто у вас побеждает? Самый сильный. Деревенским мальчишкам наплевать, что у твоей маменьки есть приёмный день. А вот ихняя демократия — сплошное жульничество. Кто подлинный носитель равенства? Мы — дворянство, влачащее в деревне жалкое существование, мы — обломки умирающего мира! Да-с, мы!.. А вы кто? Вы — чиновники, или так называемые люди свободной профессии, но в конце концов все вы в большей или меньшей степени торгаши. Да-с, да-с! Покажите мне хоть одного, кто не покупает на свои сбережения акций, не спекулирует на бирже, не приобретает выигрышных билетов. Ну вот, взять хотя бы твоего папашу, — тоже хотел погреть ручки на Панаме. Все они одинаковы. Нажива — вот ваш закон. Самые честные, те хоть открыто какую-нибудь лавочку содержат… А другие?.. Ах, лицемеры! Хорош прогресс, коли расплодилась буржуазия. Да, в любой стране существует только два разряда людей: одни трудятся в поте лица своего, а другие хранят все материальные и духовные блага своей страны, это — аристократия, блюстительница чести и морального здоровья нации… А все остальные — игроки, картёжники, воры. Они крадут наш труд, крадут нашу честь, Я уважаю дворян и народ. А вот этих самых буржуа не уважаю. В первое время, когда они повели гнусную войну против всего наследия прошлого, в их дикости даже было некоторое величие… Если хочешь знать, по-моему, Марат лучше, чем Гизо… Я предпочитаю Марата… Все они тогда были связаны с народом и пользовались им… Их величие было народным величием… Тут можно было иной раз и ошибиться… А ведь в наших-то рядах был упадок, началось вырождение, — надо уж признаться, отбросив стыд… Можно было подумать, что всем этим купцам-суконщикам, этим военным поставщикам будет крышка. Да-с!.. Не тут-то было!.. Наполеон Первый проложил путь Наполеону Третьему. Ничтожеству! Конец пришёл их приключениям. Посмотри на своего папашу. Одно только и твердит: «Никакой политики». Знать ничего не желает, как те дурачки придворные, которые играли в Трианоне с Марией-Антуанеттой в молочную ферму. Никакой политики! Больше всего боятся политики, боятся ответственности… Предоставляют другим захватывать бразды правления… А знаете, и среди рабочих завелись политики, да ещё какие! Вот, например, этот Мильеран, — у него крепкая хватка!.. Может быть, и для дворянства настанет благоприятная минута, если только у нас найдётся… Ну, баста!.. Нечего обманывать себя: если что и осталось от дворянского общества, то лишь благодаря компромиссам. Как ты думаешь, на какие средства Шандаржаны ведут привольную жизнь? На состояние, доставшееся от предков? Погляди-ка хорошенько на Сюзанну. Наружность у неё довольно типическая. Ожидовели Шандаржаны, ожидовели!.. Гаэтан зашибает деньгу в правлениях акционерных обществ, — а туда Гаэтана приглашают за его имя и практический ум — мамаша-то у него из семьи франкфуртских банкиров… У старика Мангеймера были такие ужасные руки, что ему приходилось носить длиннущие рукава, до самых ногтей… А вспомните-ка Шарля де Шандаржана. Он был наместником провинции, не выносил чужестранцев и даже учинил заговор против Людовика XIV — из-за господства Мазарини. Ну кто был прав, наши предки, или мы? Трудно сказать… Мы? Я говорю: «мы», потому что существует ещё один отпрыск Сентвилей — твой дядя Блез. Ты его никогда не видел… Твоя бабушка его прокляла, когда тебя ещё и на свете не было… А всё-таки… Хоть у него и нелепейшие взгляды в духе Жан-Жака Руссо, а всё же из всей нашей семьи только в нём одном я чувствовал что-то родственное… Лучше уж такой вот анархист, как Блез, чем дворяне-торгаши… А куда нынче деваться нашим сыновьям, и племянникам, и внукам, скажите на милость? В гусары, что ли, идти? В сельские священники? Ну вот, в анархии с виду есть нечто возвышенное, это и увлекает… Порываются все и всяческие связи, остаётся только служение идеям. Словом, перед нами пережиток старого рыцарского духа… О, разумеется, не у Шандаржанов, породнившихся с Мангеймерами. Но ты же смотри, Паскаль, старайся понравиться этим людям. От них тебе будет больше пользы, чем от твоего деда, старого сумасброда. Ведь этот свой серый костюм я ношу уже двадцать лет. Поистрепался немножко. А всё-таки ещё крепкий. Очень добротная материя. И вообще я люблю своё старое барахло, купленное ещё в те времена, когда я мог позволять себе всякие прихоти… Будто нет и не было их Республики. Да, да… Хотя надо сказать, что Империя тоже была порядочная пакость, и я никогда её не признавал. С какой стати во главе правления ихнего акционерного общества посадили молодчика, наряженно