Госпожа де ла Метре являлась ежедневно, приносила с собой конфеты, купленные в хорошей кондитерской: бульдегомы или английскую карамель. Она снимала шляпу, похожую на большую чёрную птицу. С кротким видом поправляла причёску, потом усаживалась у постели больного. Понимал ли он что-нибудь? Неизвестно. Говорить он не мог, но ведь это ещё не значило, что он ничего не понимает. Так почему же госпожа Тавернье никогда, никогда не пробовала почитать ему вслух? И госпожа де ла Метре принялась за это дело, выбирая книги, полезные для спасения души больного и самой Доры. Благочестивые, хорошие, нравоучительные книги. Какой поток добродетелей обрушился на смятую подушку, на которой ворочалась голова Пьера и кривилось его лицо.
— Смотрите, он чувствует тяжкое бремя своих прегрешений, примеры чистой и святой жизни вызывают у него желание омыться от скверны. Иногда он устремляет взгляд на распятие, и что-то в нём тогда происходит, — право, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Поистине пути господни неисповедимы.
Сначала Дора думала, что вторжение этой женщины, вставшей между нею и Пьером, вызовет в ней ревность: ведь как будто приходилось делить с нею Пьера. И, конечно, Дора могла возненавидеть женщину, которая касалась её любимого, ведь кто его знает, что в нём происходит, когда он смотрит своими налитыми кровью глазами на госпожу де ла Метре? Ничего этого не случилось.
Роман Доры Тавернье нашёл в атмосфере святости, которую принесла с собою эта аристократка, именно те черты, каких в нём не хватало, нашёл своё оправдание, мелодия её любви получила ангельскую оркестровку. И хотя Дора позабыла всю свою прошлую грешную жизнь, однако сердце её возликовало, когда она услышала однажды из уст госпожи де ла Метре рассказ о Марии Магдалине и спасителе нашем, Иисусе Христе. О, чудо! В старом склеротическом сердце, в иссохшей человеческой душе открылись источники небесной благодати. Херувимы, выглядывая из складок оконных занавесей, конечно, взирали на эту трогательную сцену, и в косой полосе света, где плясали пылинки, лучи уже начинали сплетаться в золотую лестницу, по которой могла подняться на небо Мария Магдалина, содержавшая «Ласточки». Боже мой! Спасибо тебе за то, что ты существуешь…
Случалось иногда, что к благочестивому чтению и медоточивым речам госпожа де ла Метре прибавляла рассуждения о внешнем мире, — о мелких событиях местной жизни, о лавочниках, о приходском священнике, которого она называла святым человеком, но говорила, что не такой священнослужитель нужен для избранных натур, подобных господину Тавернье. А вот среди духовенства она знает человека, у которого глубокое благочестие сочетается с большой тактичностью, и, пожалуй, она когда-нибудь согласится привести его, если, конечно, госпожа Тавернье настоятельно попросит об этом. Он уже не раз действовал совместно с госпожой де ла Метре в подобных случаях, так как она, по-видимому, избрала своей специальностью обращение на путь истинный тяжелобольных людей: она сделала это целью своей жизни и приводила к богу заблудшие души в минуты слабости, овладевающей умирающими. Она бальзамировала святостью души, казалось бы, обречённые аду. Она была, так сказать, рыцарем Благой смерти. По словам госпожи де ла Метре, ей удавалось спасти в предсмертную минуту закоренелых франкмасонов и атеистов, считавшихся неприступными. Она вела битву с дьяволом среди пузырьков с лекарствами, она изгоняла злого духа среди кровососных банок и пиявок, и по её молитве благодать сходила с неба на подушки, смоченные холодным потом умирающего… А тут, какая ждёт её радость! Она отвоюет у князя тьмы не только умирающего, но и его супругу, избранную душу, которая ещё обречена жизни!
Не всегда речи госпожи де ла Метре были проникнуты небесной кротостью. Иной раз в них проглядывали земные интересы, непонятные для Доры, удалившейся от мира. Так, например, в конце апреля, когда происходили парламентские выборы и по второму туру голосования социалисты получили в палате депутатов сто мест, госпожа де ла Метре возмутилась. Дора в тупом молчании слушала её речь. Госпожа де ла Метре утратила всякую власть над собой и была просто в бешенстве. Поверить ей, так всё погибло, закон о трёхлетней воинской повинности обязательно провалят, а самым худшим оказалось вот что: говорят, вернётся к власти негодяй Комб, гнусный «отец Комб», проклятый антихрист! Дора затрепетала и почувствовала себя куда свободнее, когда госпожа де ла Метре опять принялась читать вслух нравоучительную книгу в красном коленкоровом переплёте, изданную Мамом в Туре; в ней описывалось, как небо покарало молодого солдата, осквернившего облатки для причастия, хранившиеся в ковчежке на алтаре, и некую женщину, простолюдинку, которая засмеялась за обедней в минуту возношения чаши со святыми дарами.