Поняла ли Дора эту ненависть, или хуже того — этот оттенок в чувстве ненависти, это своеобразное предпочтение к женщине в чёрном, живущее в глубине пустого взгляда умирающего как последний проблеск сознания? Очевидно, поняла, судя по растущей в груди бешеной злобе, которую она не может постичь и тщетно пытается побороть, не зная, что именно этой ревнивой злобой объясняется её резкость, её грубость с госпожой де ла Метре. Сперва она хотела сдержать эти порывы, корила себя, старалась быть полюбезнее. Но всё было напрасно, бешенство росло, клокотало в груди; она не могла примириться с неожиданным появлением соперницы, о которой сначала даже не помышляла, с присутствием другой женщины у неприглядной постели Пьера. Её мужа. Мужчины, который олицетворяет собой всю искупленную ею прошлую жизнь, её переделанную, заново пережитую, преображённую жизнь.
Вскоре каждый пустяк превратился в повод для ссор между двумя тенями. Громкие сердитые голоса раздавались над кроватью. Меркадье, укутанный в одеяла, прислушивался к ним, точно собака, поджавшая хвост, со смесью страха и злости. Он испытывал какое-то удовольствие от этих бурь, смысл которых от него ускользал. Они служили развлечением, скрашивавшим его распад. Он угасал, чуждый этому соперничеству. Наконец непотребные слова Доры изгнали ангельски кроткую гостью, несмотря на её страстное желание обратить заблудшие души к богу. И вот после ссоры, во время которой дамы трижды вырывали друг у друга уже ненужное больному подкладное судно, причём Пьер исподтишка прекрасно без него обходился, госпожа де ла Метре покинула наконец виллу, не выдержав града грязнейших оскорблений и обидного слова: интриганка!
Итак, интриганка исчезла, волшебство было восстановлено — колдовские чары одиночества. Романтическое безумие Доры приняло эпические размеры. Всё вокруг преобразилось, она видела лишь золотые ткани, королевские плащи, героизм и величие. Она была в сказочном мире среди принцесс и королей промышленности, бредила о чудесном романтическом дворце, где мелькали тени прекрасных дам в высоких причёсках, офицеров, слуг и борзых. Сверхъестественные существа проникали туда через окна и танцевали на блестящем паркете старинные вальсы.
Домик в Гарше заполонили бледные призраки. Дора разговаривала со своими воображаемыми гостями, они рассаживались в кресла, окружали кровать, приветствовали легендарного больного, своего властелина, своего возлюбленного короля и героя в конце его удивительной жизни, — ведь осенённый славой он величественной поступью шествовал к бессмертию, сопровождаемый нечеловечески прекрасной, неповторимой, любовью женщины, которая, — всем это известно, — любила его так, как любили только во времена рыцарства.
Но как же сочетается эта фантастическая жизнь с буднями в Гарше, с приготовлением пищи, с поставщиками, с теми мелочами, из которых складываются дни и часы? Дора не задумывается над этим. Из всего окружающего она черпает лишь то, что питает её пьянящие иллюзии. Она живёт как в сказке. Она счастлива, неправдоподобно счастлива. Реальны для неё только призраки, и она постепенно отстраняет живых, которые нарушают своим появлением эту фантасмагорию. Вскоре она не пожелала видеть даже соседку и стала довольствоваться собственной стряпнёй — наскоро разогретыми консервами, которые съедала тут же у плиты. Накапливалась грязь, всё покрывалось пылью. Дора ничего не замечала. Она теперь не пускала к себе даже врача. Душистая бумага, которую она жгла в комнатах, вполне удовлетворяла запросы её души и тела. Распространявшийся аромат заглушал густые запахи, застоявшиеся в этом странном жилище. Он поддерживал витавшие здесь иллюзии, туманил мозг. Июль приближался к концу. Погода становилась жаркой.
Однажды, проснувшись, — несмотря ни на что, ночи ещё приносили ей сон, — Дора заметила, что больной до странности бледен, хрипло стонет и охает в полузабытьи. Когда он с трудом открыл глаза, она прочла в них ужас и боль. Отчего он страдал? Она этого не знала, а он ничего не мог сказать, только держался за живот. Она предложила ему поесть, он и в рот ничего не взял. Запах вокруг него изменился. Пришлось сжечь целую книжечку душистой бумаги. Пьер дышал как-то странно, и лицо его постепенно темнело. Она подумала было позвать доктора, но всё в ней возмутилось при мысли о том, что человек из плоти и крови войдёт в этот замок грёз. Она целый день хлопотала у кровати Меркадье, не понимая, что с ним.