На следующий день смрад был так силён, что Дора развязала больному живот. У Пьера Меркадье произошло ущемление грыжи, и гангрена распространилась с поразительной быстротой. Кожа лопнула, и из образовавшегося отверстия вытекал гной. Больной лежал без чувств, он заживо разлагался.
От ужаса она сразу пришла в себя и, как была непричёсанная, бегом бросилась по улицам Гарша, оставив дверь открытой настежь. Дора искала доктора, она не знала его адреса, звонила у первых попавшихся дверей, говорила сбежавшимся людям такие несуразности, что её тут же выгоняли. Наконец она напала на доктора и привела его с собой, надоев ему по дороге бессвязными жалобами.
Она вдруг поняла, что её счастье рухнуло, и говорила об этом такими страшными словами, что могла бы надорвать даже сердце доктора, будь у докторов сердце и будь в тот день у кого-нибудь сердце на месте.
Помощь пришла слишком поздно, и Пьер Меркадье умер прежде, чем его успели отправить в больницу. Разговор «вдовы» и доктора, пересыпанный вопросами о размере гонорара, мог бы показаться забавным, если бы в тот день кто-нибудь занимался подобными пустяками. Разговор этот был сплошной цепью недомолвок, ошибок, недоразумений. Ведь доктор был только что призван в армию и беспокоился о том, хватит ли у него денег купить себе снаряжение, а Дора Тавернье не видела объявлений о всеобщей мобилизации, а если бы и видела, то не поняла бы, что они означают, ей было наплевать на войну, она требовала Пьера, не хотела верить, что Пьер умер, Пьер — её блаженство, её жизнь, Пьер — её чистая, её единственная любовь.
Как измерить всю глубину скорби Доры, когда она писала письмо и посылала его по почте. В часы неизбывного отчаяния, бушевавшего в ней, неожиданно, словно осенний лист, случайно принесённый ветром, всплыло воспоминание о некоем конверте. Конверт был надписан рукою Пьера Меркадье, а письмо, вложенное в него, Дора уничтожила. Конверт же с адресом Паскаля она сохранила под влиянием какого-то смутного суеверного чувства.
Итак, Дора Тавернье написала Паскалю, что его отец умер, и сообщила число, на которое были назначены похороны. Это был последний крик души, последняя жертва: она соглашалась на то, чтобы умерший принадлежал не только ей одной, она возвращала его семье, этим людям, о существовании которых ей так хотелось позабыть. Они приедут сюда, пойдут за похоронными дрогами… Его жена тоже, быть может…
Сын Пьера не получил письма. Дора напрасно растревожила себе сердце. Когда письмо пришло по назначению, Паскаль, призванный в армию, уже два дня как уехал из «Семейного пансиона Звезда». Оно провалялось вместе с прочей корреспонденцией до получения от него адреса, и Жанна тотчас же отправила брату всю пачку писем. Но в начале войны, недели три, а то и больше, ни один солдат не получал писем, за это время Паскаля могли раз десять перевести в другое место, и действительно, он был отправлен на фронт, очутился на бельгийской границе, полк его был разгромлен при падении Шарлеруа, началось отступление, и след Паскаля потерялся, тем более что мобилизационный пункт в Эне, куда попали посланные письма, был занят немцами в первые же дни сентября. Итак, Паскаль не узнал, где, как и на чьих руках умер его отец. Не узнал вообще о его смерти. Даже по ту сторону могилы странная судьба Пьера Меркадье, словно забавляясь, поддерживала вокруг его имени атмосферу недомолвок и загадок.
Вот почему Полетта никогда не узнает, что она овдовела, и карапуз Жанно не будет оплакивать дядю, приходившего к нему по воскресеньям, а Мейеры так и не придут в себя от изумления перед столь чёрной неблагодарностью.
Паскаля погнали на войну, как и весь французский народ; он даже не успел опомниться. Он старался поверить, что это война, и не верил. Он убеждал себя прежде, что никто не хочет войны, что при современных средствах уничтожения она невозможна, что в последнюю минуту всё уладится. Он пережил те душные летние дни, когда дипломатические ноты походили на хлопающие одна за другою двери, и люди переставали понимать, где они находятся и откуда надвигается гроза. После убийства Жореса Паскаль опасался гражданской войны, а потом пришло «Священное единение». Наконец, Бельгия…