Он замечает длинную фигуру Мейера. По своему обыкновению, Мейер стоит в сторонке и поджидает его. Мейер человек очень робкий и ни за что на свете не решится хотя бы поклоном и словом: «Здравствуйте!» — помешать беседе Меркадье с директором. Пьер улыбается, думая об этом. Они с Мейером большие друзья, хорошо понимают друг друга. Извинившись перед директором, он подходит к коллеге.
Мейер ростом гораздо выше Пьера Меркадье. Худой, с длинным печальным лицом, ещё удлинённым козлиной бородкой; носит пенсне. Ещё тридцати нет, а спина уже сгорбленная. Непрестанно потирает руки. Преподаёт математику. Родом он из Эльзаса. Среди учителей лицея Мейер — единственный еврей, на него косятся. Застенчив и робок до крайности, и только могучие чары музыки заставили его в один прекрасный день заговорить со своим коллегой Пьером Меркадье. Дело в том, что Мейер играет на фортепьяно. Играет с упоением — всё своё свободное время. Но в его холостяцкой квартирке стоит плохонький инструмент, взятый напрокат. А у Меркадье великолепный эраровский рояль. Этот рояль и послужил основой дружбы. Полетта, разумеется, не очень-то жалует нового приятеля мужа.
— У нас дома, — говорит она, — никогда не принимали иудеев…
— За исключением твоих почтенных родственников Шандаржанов. Уж они-то, дорогая моя, самой бесспорной еврейской породы.
— До чего ты глуп! Это же совсем другое. Перестань.
— Мейер прекрасно играет на рояле. Можно приглашать его, когда собираются гости. Всё-таки развлечение.
А много ли развлечений в унылом городишке восточной Франции? Только и есть, что гарнизонные офицеры.
Иной раз оба учителя вечером вместе возвращались из лицея с новой партитурой, только что полученной из Парижа. Они запирались в гостиной, и там, при свете газового рожка, Мейер разбирал ноты. Пьер сидел рядом и переворачивал страницы.
Меркадье когда-то брал уроки музыки, но пальцам его не хватало беглости. Да и терпения не было. Он никогда не стремился стать хорошим пианистом. Он только прочитывал ноты, обращаясь к помощи пианино. Но ведь это бесконечно долго. А теперь он и навыки эти потерял, — в провинции редко бывают серьёзные концерты. Пьер всё-таки настоял на том, чтобы в доме был хороший инструмент. Полетта бренчала на этом превосходном рояле. Её, разумеется, учили в детстве «изящным искусствам». Она играла и пела тоненьким голоском. В музыке репертуар у неё определённый — от «Молитвы девы» до «Гусарской кадрили», а пела она вальсы и серенаду Гуно. Застряла на этом, и кончено!
— Ну уж твой Мейер, — говорила она, — одну только немецкую музыку играет.
Пьер пожимал плечами. Немецкая или китайская, не всё ли равно… Была бы только хорошая…
Он был уверен, что друзья Полетты косо смотрят на Мейера. В городе евреев не любили. Слава богу, их было там немного. Мясник со своим семейством, два портных. В общем — раз, два и обчёлся… А всё-таки чего они у нас торчат? Ехали бы в свой Франкфурт. После Седана не желаем видеть у себя переряженных немцев.
— Я политикой не занимаюсь, — заявлял Пьер. — В человеке вижу человека, в пианисте — пианиста…
К счастью, Мейер холостяк. Если б у него были жена и дети, пришлось бы поддерживать знакомство домами. А при всём свободомыслии Пьера, ему совсем не улыбалось постоянно сражаться из-за Мейера. Не так-то приятно навязывать всем своего приятеля. Если люди не выносят евреев, это их личное дело.
Пьеру Меркадье особенно нравилась в Мейере его молчаливость. С ним не надо было пускаться в пространные рассуждения, вся суть их дружбы заключалась в музыке; это соответствовало всё углублявшейся меланхолической настроенности Пьера Меркадье. С Мейером ему не нужно было притворяться и даже думать: Лист, Шопен, Бетховен, Моцарт придавали оттенок мечтательности вечерним часам, которые друзья проводили у рояля. Гостиная Полетты куда-то исчезала: всё заполняла, всё скрадывала красота развёртывающихся музыкальных фраз, гармоническое их разрешение. Пьер уже не замечал безвкусицы в убранстве гостиной, так раздражавшей его, когда им овладевал дух строгой критики, не видел пошленьких безделушек, которые повсюду насовала жена, — ибо стоило ему сказать, что он не выносит тех или иных побрякушек, как Полетта упрямо украшала ими свои комнаты.