Зимние дни коротки, но какими долгими казались обоим приятелям часы ожидания вожделенной свободы, когда они вместе курили тайком первые свои папироски и, указывая на кассиршу бакалейной лавки Сале, шептали друг другу: «Красивая бабёнка, правда?» Уроки, молитвы, занятия в классе на втором этаже, занятия по химии или по английскому в бывшей оранжерее, опять молитва… И так с утра до ночи, изо дня в день. Утром перемены между уроками такие маленькие, что не успеешь даже как следует поразмяться. После них ещё тяжелее были неподвижность, вынужденное молчание, бремя головоломных задачек и немецких диктовок. Паскаль не учил греческий и от этого чувствовал себя униженным перед Леве. Труднее и скучнее всего было между тремя и четырьмя часами дня. Особенно зимой, — в это время уже начинало темнеть, а света не зажигали, и на всех нападала сонливость, того и гляди захрапишь. В маленьких помещениях всегда было слишком жарко, а в больших, — например в рекреационном зале, — слишком холодно. Как все ждали звонка на большую перемену, — двадцатиминутную перемену, начинавшуюся в четыре часа! Мурашки бегали по коже от нетерпения.
Но как портили начало перемены гимнастические упражнения, обязательные для всей школы. Едва раздавался звонок, мальчики выскакивали из всех дверей, кубарем скатывались по ступенькам крыльца и со всех ног бросались в уборную, находившуюся в конце сада, устраивали там соревнования на высоту. Во дворе стоял визг, писк, угощали друг друга тумаками, вытаскивали из кармана мячи, кричали: «Пятнашка». Но посреди двора всегда стоял кто-нибудь из учителей, — господин Корню или господин Глез, — и со строгим выражением лица, говорившим, что классные наставники шутить не любят, хлопая в ладоши, выкрикивал:
— А ну, господа, живей, живей!
Увы! Перемена начиналась гимнастическими упражнениями. Ученики выстраивались в колонну, по четыре в ряд, маленькие впереди, большие сзади. Вот тогда можно было увидеть, какой странный, разношёрстный состав учеников в школе. Дети отличаются друг от друга ещё больше, чем взрослые, да ещё тут прибавляется разница в росте, даже у ребятишек одного возраста, и различия в одежде… Но забавляться любопытным зрелищем было некогда. Господин Корню, или господин Глез, зажав зубами свисток, хлопал в ладоши и начинал свистеть. Прижав локти к бокам, ученики пускались бежать вокруг двора, не нарушая строя и приноравливаясь к ритму, который давал свисток, — сначала медленно, потом быстрей, быстрей. Зимою, в студёные дни, холодный воздух обжигал лёгкие. В эти минуты чувствовалось также, что надвигается ночь, и на душе было тоскливо.
А когда отпускали, наконец, на свободу, все бросались играть, играли с жадностью, как выкуривает смертник последнюю папиросу. Ноги скользили на мелком гравии. В воздухе летали мячи. Деревья — четыре дерева на весь двор — становились мишенью или рубежом неприкосновенного убежища, или же местом бешеных акробатических упражнений, в которых искала выхода молодая энергия. Из-за всякого пустяка начиналась драка. А двор постепенно окутывала темнота.
Иначе дело шло летом. Пылища, духота. Но когда наступает лето, — значит, скоро каникулы. В республике Паскаля и поэты и все прочие в конце учебного года отдыхали в старинном замке, с башнями, с большой террасой и с горой на горизонте. Только эти мечты и помогали ему переносить бородатую физиономию директора, стрекотанье трещотки, молитвы и бег в строю — раз-два, раз-два! — вокруг господина Глеза или господина Корню.
XII
— А занятный вы всё-таки человек, Меркадье… — сказал Мейер, нарушив долгое молчание, наступившее после того, как Полетта вышла из гостиной, хлопнув дверью; оба приятеля хотели, чтобы несколько сгладилось впечатление от семейной сцены, и нарочно не возобновляли разговор.
Конечно, Пьер считал большой бестактностью со стороны Полетты, что она сделала преподавателя математики Мейера свидетелем домашних неладов. Но ведь и то сказать, Мейер такое незаметное существо, что на него обращаешь не больше внимания, чем, например, на подсвечники у пюпитра рояля.
— И потом…
Слова Мейера не имели никакой связи с гневными вспышками супруги Пьера Меркадье, который, кстати сказать, сразу же забывал загадочные их причины. Мейер, как ни в чём не бывало, продолжал начатый перед бурей разговор.