Женщина, говорившая это, сидела в большом плетёном кресле, выкрашенном в зелёный цвет; одну ногу она вытянула на стоявший тут же садовый стул, отчего её длинная юбка из белого полотна приподнялась, открывая вторую ногу, выступавшую над высоким и как-то необыкновенно зашнурованным ботинком из белого шевро с чёрной отделкой. Женщине этой было, вероятно, года тридцать три — тридцать четыре, держалась она с заученной и почти дерзкой небрежностью; но Паскаля едва ли не в одинаковой мере смутили и её большие зелёные глаза, контрастировавшие с оттенком её волос, какого Паскаль ещё никогда не видел — волосы были цвета красного дерева, но со светлыми бликами, немного выгоревшие, взбитые спереди, а сзади открывавшие шею и затылок и прикрытые белой соломенной шляпкой «канотье». Насмешливые глаза цвета морской воды ошеломили его, но почти также поразила его и кофточка дамы, чёрная, облегающая талию кофточка из матового шёлка, с длинным мысом и такими удивительными рукавами, каких, по мнению Паскаля, и на свете никогда ещё не бывало; рукава эти вздымались у плечей огромными пузырями и казались какими-то недошитыми.
Дама одной рукой держала Паскаля за плечо, а в другой у неё была открытая книжка; около её кресла на земле валялся белый кружевной зонтик с ручкой из чёрного дерева, а рядом с зонтиком, словно охраняя его, сидела какая-то смешная крошечная собачонка, вся белая, с чёрной мордочкой и острыми ушами, лохматая, но подстриженная «подо льва», с голым, плешивым задом. Собачонка эта принялась неприятнейшим образом лаять на Паскаля.
— Тише, тише, Ганимед, — сказала дама. — Этот молодой человек мой друг. Позвольте представить вам, мой юный друг, Ганимеда. Но помните, что нельзя также дичиться дам. Разве они вам внушают страх?
Какая муха укусила Паскаля? Ему вдруг захотелось показать незнакомке, что на свете не всё так просто, как она думает, и слова, которыми он ответил ей, были по меньшей мере странными, — он даже покраснел.
— А что мне бояться женщин? — выпалил он. — Я ведь осенний ребёнок.
Дама с зелёными глазами даже засмеялась от удивления и выпустила плечо Паскаля.
— Смотрите-ка! Осенний ребёнок? Вот мы как разговариваем! Зубки-то у нас, оказывается, острые, как у волчонка.
Нахалка! Смотрит ему прямо в глаза и ещё улыбается. Он выдержал этот дерзкий взгляд, потому что ему некуда было деваться, да и слова, которые вырвались у него, налагали на него известные обязательства. Он чувствовал, что ему надо сейчас же ответить, сказать что угодно, только бы не сдрейфить. И он отчеканил:
— Это чтобы лучше укусить вас, мадам.
— Нет, вы подумайте!
Неожиданную реплику Паскалю подсказали воспоминания о Красной шапочке. Ведь он невольно думал о девочке с красным бантом, которую видел в сторонке краешком глаза. Но лишь только у него вырвались эти слова, он догадался, что дама поняла их совсем иначе, и покраснел как рак. Ему всё же удалось поклониться, и он бегом бросился прочь, наступив по дороге на белую кружевную оборку зонтика, — мысль об этом мучила его, как угрызения совести, когда он прибежал на кухню.
Что же это он натворил! Разве так можно? Ну и что ж! Очень даже хорошо, если она рассердилась, так ей и надо, лионской барыне!
Но раз дал себе клятву — исполняй её! Весь день Паскаль провёл в парке, в самых недоступных, потаённых уголках, ничего не делал, только мечтал да держался настороже, поглядывая, чтобы его не настигли захватчики. Клятва имела двойное действие — обрекала его на одиночество и на мысли о той неведомой женщине, которой он посвятил слово, вырезанное на стволе ясеня. Он ещё не знает, кто она, но надо набраться терпения. Пусть течёт время, пусть спадёт жара. В воздухе стоит неумолчное стрекотание кузнечиков, так что и думать ни о чём не хочется. Главное, не надо искать встречи с Рамбером и остальными. Это было бы уж слишком. Играть? Нет. Пусть идёт время, плотное, как земля. Ждать в чудовищном одиночестве, прячась в тени, пока солнце совершает свой путь по небу и раскаляет землю, ждать среди цветов, бабочек, кузнечиков. Но разве мало у него дела? Надо же нарисовать в воображении ту женщину, которой посвящена надпись на ясене. Кто она? По меньшей мере принцесса. Девушка в длинном платье, с обнажёнными руками, с невысокой грудью. Паскаль задаётся вопросом: следует ли думать о её груди? Может быть, это кощунство, но стоит ему подумать — вот так, по-особенному, — о женщине, о девушке, он тотчас же начинает мечтать о её груди. Может, он испорченный? Но что поделаешь…
Не раз ему вспоминалась девочка, которую он увидел около кустов олеандра, — Красная шапочка, как он её прозвал. Он плохо её разглядел. Есть ли уже у неё девичья грудь, у этой длинноногой в чёрных чулках? С Красной шапочкой нечего стесняться, она не может быть его великой любовью, не для неё он вырезал заветное слово на ясене. А как странно загар лёг пятнами на её бледные щёки… Паскаль чувствовал некоторое презрение к ней при этой мысли.