Нет, надо вытянуться на самом солнцепёке, чтобы поскорее сделаться похожим на настоящего мужчину, пусть его кожа загорит и позабудет город, школу, латынь, керосиновые лампы.
За обедом дед, как всегда, задавал всякие смущающие вопросы: что делал, где был, с кем играл? Паскаль давал уклончивые ответы. Впрочем, положение облегчала Жанна: мелет, мелет языком, настоящая мельница. От волнения она ёрзает на стуле, задыхается, то и дело глотает слюну.
Ну, конечно, так я и думал: глупая Жанна уже подружилась «с этими людьми». Ей-то что, она ведь не давала себе клятвы. Теперь она увлечена своими новыми знакомыми, говорит только об Ивонне, о Сюзанне, о том, что мама Сюзанны угощала её конфетами. Тьфу, вот гадость! Девчонок живо подкупишь липкими леденцами. И вовсе даже угощала не леденцами, а карамельками с фруктовой начинкой, вкусные конфеты, в бумажках. И хрустят!
— Ты видел мадам Пейерон и девочек? — спросил у Паскаля дед.
Может, дама всё рассказала дяде? Если б знать, что они не разговаривали, можно бы, конечно, соврать. Но кто их знает!..
— Видел мельком, — ответил он небрежно.
— Мадам Пейерон говорит, что Паскаль — маленький мужчина, — с важностью сообщала Жанна, — а Ивонна говорит, что он просто мальчик…
Ну и Жанна! Вот дура! Всегда сплетничает.
Как странно ложиться при свечах, когда потеряешь к этому привычку. Все пальцы себе закапаешь воском. Кровать очень высокая и сделана из какого-то красивого дерева с извилистыми прожилками. — они напоминают длинные-длинные волнистые волосы. Зарываешься головой в пуховые подушки. Никогда, никогда мне не уснуть… В окно вливается горная прохлада.
На следующий день была суббота. Лишь только Паскаль встал и кое-как умылся (разве умоешься как следует, когда воду ставят в малюсеньких фаянсовых кувшинах с синим узором?), он тотчас побежал на кухню. Марта давно уже там — готовит сладкий пирог, раскатывает тесто, а в медном помятом тазу у неё начищенная малина, целый таз малины.
— Марта, — сказал Паскаль, — я хочу принять ванну…
— В такую рань? Ты что, с ума сошёл, Милунчик? Разбудишь графа.
Правда, только ещё семь часов утра, а насос качает воду с дьявольским шумом. Ну что ж, придётся подождать. Как хорошо утром на террасе, когда вся она ещё в тени. По пятам за молодым хозяином повсюду ходит сенбернар Феррагюс, большущий белый пёс с чёрными подпалинами. Паскаль чувствует себя как дома в той рощице, где кедры устилают землю своими иголками и где стоит развалившаяся хижина его прабабки…
— Крёстный уже звонил? Восемь часов.
— Да, граф звонил, велел подать ему завтрак.
Прекрасно, значит можно готовить себе ванну. Паскаль качает рукоятку насоса. Вода идёт плохо, чуть-чуть плюётся. Он уже позабыл, как надо накачивать. Ах да, вот как!
— Милунчик! — говорит Марта, — ты бы лучше убрал сперва из ванны, что там лежит.
— Ладно, пойду уберу.
Так вот почему старухе кухарке жаль стало, что Паскаль зря надрывается: она вчера сложила в ванну запас картошки. Теперь ведь повернуться негде из-за этих дачников, везде они лезут.
— Пойдём, Марта, уберём вместе…
Но, оказывается, Марте некогда, надо подать графу завтрак. Паскаль злится. Никогда ещё ему так не хотелось принять ванну. Он поднимается к деду. Господин де Сентвиль сидит в постели, на голове у него чёрная шёлковая шапочка, ворот сорочки расстёгнут, видна тощая шея с дряблой складкой; борода нечёсана. По утрам дед пьёт шоколад. А спит он даже летом с закрытым окном.
— Здравствуй, Паскаль. Как спал, дружок?.. Ванну хочешь принять? Ну, конечно, конечно. Только уж договаривайся, пожалуйста, с Мартой. Она теперь нарочно суёт в ванну всякую провизию, чтобы дачникам нельзя было мыться… Через каждые два-три дня поднимается крик…
Паскаль замечает, что дед очень постарел с прошлого года. На лице появились глубокие борозды морщин, уходящие в спутанную бороду. Руки дрожат и движения их какие-то неуверенные. Дышит дед тяжело. У него всегда была астма, и сейчас Паскаль заметил на каминной полке такие же самые пузырёчки, за которыми его посылали сюда однажды, когда у деда случился приступ в столовой после завтрака. Вены на висках вздулись ещё больше и стали извилистые.