— Куда это вы отправились, прелестный осенний ребёнок, с целой копной полевых цветов?
Ну тут уж надо что-нибудь придумать.
— Я вас искал, мадам…
— Меня? Маленький лжец!
— Вашу собачку я не люблю, но вы… вы мне нравитесь…
Госпожа Пейерон уже не смеётся. Паскаль протягивает ей цветы, она берёт их. Такое милое внимание взволновало её. Дар маленького пажа. Она чувствует себя молодой, молодой…
— Никогда цветы не доставляли мне такого удовольствия, как твой букет. Право, восхитительные цветы!
Она заговорила с ним на ты, — надо воспользоваться такой милостью.
— А собачонку вашу я не люблю. Она смешная уродина, и кличка у неё дурацкая.
Госпожа Пейерон улыбается.
— Ганимед? Но ведь это очень мило: Ганимед… Поди сюда, я тебя поцелую…
Паскаль готов провалиться сквозь землю. Госпожа Пейерон прижимает его к себе, он слышит запах её духов — очень крепкий и вместе с тем нежный запах. Она всё не выпускает мальчика.
— Как тебя зовут?
— Паскаль… Паскаль Меркадье… А вас?
— Какой любопытный!.. Моя фамилия Пейерон… Паскаль… Красивое имя.
— А мне «Пейерон» не нравится, это ведь не ваша фамилия, а вашего мужа.
Тут дама весело расхохоталась.
— Ну что ж, меня зовут Бланш… Нравится тебе?
Паскаль высвободился, посмотрел на неё и со всей развязностью, на какую был способен, ответил:
— Бланш?.. Ничего, сойдёт… Неплохое имя… А вот Ганимед — пакость!
Пианино смолкло, но у Паскаля уже не было цветов для Красной шапочки.
Весь остаток дня он прятался на горе. Он уже отвык взбираться по осыпи. И малина казалась ему уже не такой, как прежде, на болото идти не хотелось — боязно: а вдруг не найдёшь тропинку. А тут ещё от жары даль затягивала дымка, и с горы не видно было, как прежде, Монблана. Но «страна на краю света» всё же сохранила своё очарование даже в этот знойный день. Паскаль смотрел на отвесные скалы, на ели, поднимавшиеся из расселин, на горные луга по склонам, где рассыпались овцы, — но почему же ему в эти минуты неотвязно вспоминалась улица в городке восточной Лотарингии, серые сумрачные домики, запертые ставни и равнодушные люди, не желавшие выглянуть из окна, и больничный сад, зеленевший за чёрной чугунной решёткой, и больничные стены из серого ноздреватого камня, Леве в пелерине и в фуражке, сбитой на затылок, и два велосипеда, которые того и гляди хлопнутся на землю?
XVIII
Разумеется, в это дело в конце концов вмешалась Жанна. Во что будем играть? Всё равно во что. А только тут надо ещё одного, и Сюзанна с Ивонной согласны принять Паскаля… Кстати сказать, Красную шапочку зовут Сюзанной. Она дочь Пейеронов. А вторая девочка — её подруга. Вероятно, победнее.
Дня два, а то и больше, говорили друг с другом на «вы». Ничего не поделаешь, нельзя же сразу. На второй день Паскаль повёл девочек на гору.
Когда перелезли через осыпь, девочки раскисли. Надо сказать, что пекло здорово. Солнце просто палило. В лесу они увлеклись малиной. С девочками трудно, приходится всё время разговаривать с ними, а не то они перестают тобой восхищаться. А с мальчиками проще: будь какой ты есть.
Конечно, у Паскаля нашлось, что порассказать. Объяснить всё насчёт тайников и любимых игр и как «бодались» на полянке, и про болото… Девочки заявили, что он привирает, никакой опасности там нет. Нет опасности? А как же брат Мишеля? Ведь он утонул в трясине.
— Совсем утонул? До смерти? — спросила Ивонна.
И Паскаль, уснащая свой рассказ множеством жутких подробностей, принялся описывать, как погиб брат Мишеля. «Вот странно, — думал он про себя. — С мальчиками никогда не надо врать… Только когда в шарики играешь…» Но в общем насчёт главного-то всё верно — брат Мишеля действительно погиб.
Жанну с собой не взяли, слишком мала. Она ревела, как телёнок, потом утешилась: баловница Марта увела её на кухню и стала всячески ублажать. Всё равно эти карапузы такие плаксы.
— Вам хочется иметь детей? Мне — нет, — сказал Паскаль.
Сюзанна подхватила:
— Прекрасно вас понимаю.
— Почему «вас»? — воскликнула Ивонна. — Ведь мы решили говорить на «ты»!
Понравится ли девочкам его «страна на краю света»? Паскаль непринуждённо болтает, а на душе у него кошки скребут. Сказать им? Он никогда ещё ни с кем не говорил об этом. С Рамбером и другими ребятами карабкались на гору, спорили, ссорились, играли, но зачем же с ними говорить, по-настоящему говорить.