— Что ж, с одной стороны это верно, а с другой… Вы говорите так потому, что сами всегда принадлежали к одному и тому же классу… Заметьте, я никогда не был социалистом, даже в начале. Нет. Но ведь я всё-таки был рабочий. Я наслышался всякой лжи: и той, которой тешатся в низах, и той, которой прикрываются вверху. Разумеется, теперь я смотрю на всё по-другому. Обычно хозяевам чего не хватает? Они не понимают, что чувствуют и думают рабочие. А рабочие не понимают хозяев. И те и другие знают лишь одну сторону медали. Я сначала тоже был такой. Но затем получил возможность сравнить. И я многое понял. Я, конечно, переменился. Признаю, с этим не поспоришь. Потому и сколотил себе состояние. Вот посмотрите на ту гору. Отсюда кажется, что подъём совсем нетрудный, отлогий, тенистый — кругом деревья. А я был и на другом склоне — на том, который обращён к Вирье. Ну, там совсем другое дело: обрыв, крутизна, скалы… везде голый камень! Вот так и у меня было, скажу вам. Ну, а теперь я здесь.
Странное дело, Пьер, которому была совершенно безразлична участь рабочих Пейерона, почувствовал, что он на их стороне и против их хозяина. Кто он такой, этот Пейерон? Грабитель, разбойник с большой дороги. Вышел из грязи, а теперь разбогател, денег куры не клюют. В глубине души Пьер Меркадье был куда благосклоннее к людям, которые разоряются, чем к таким, как этот Пейерон. Он теперь буржуа, такой же буржуа, как и другие. Хуже, чем другие, — новоиспечённый богач. Ведь уже это стало избитой истиной, что самый худший буржуа — это разбогатевший рабочий. Несмотря на кажущееся, чисто внешнее, противоречие в таком суждении, Пьер готов был даже сказать, что самый худший буржуа — это рабочий. Ах, не такого мужа заслуживает Бланш, тонкая и прелестная женщина!
— …Вот это самое и случилось в семье моего тестя, мосье Меркадье. Такие люди до сих пор не знают, что земля кругла, хотя у нас без пяти минут двадцатый век. Таким семьям необходим приток свежей крови, а где же, по-вашему, они найдут свежую кровь? Да у себя на заводах, на фабриках. Среди таких вот парней, как я. Если у них есть голова на плечах, они высоко поднимутся. Они-то ведь знают предприятие снизу доверху. Сами понимаете! Надо вам сказать, что моего шурина не назовёшь никчёмным дураком. Если б только его воспитали как следует… А как же тут не свихнуться молодому человеку? Лёгкая жизнь, деньги, женщины. Большой соблазн. Нельзя сказать, чтоб он был отпетый кутила и бабник. Но у него сердце не лежало к работе, он бы с удовольствием послал всё к чёрту… А Лион такой город, что в нём надо иметь крепкую башку… Вы, конечно, скажете — это ведь не Париж… Однако парень-то покончил с собой… ему только что исполнилось двадцать шесть лет. И жалко его было, да и скандал большой получился… ещё и дама была замешана. Мать так и не оправилась после его смерти. Дела на фабрике пошли плохо, — хозяину было не до того. Меня тогда назначили старшим мастером, и я понял, что дело надо как следует взять в руки, а не то всё развалится…
Меркадье эта история показалась очень уж запутанной. Эрнест Пейерон рассказывал бестолково. Многие люди, повествуя о чём-нибудь, очевидно, воображают, что их слушатели как будто в курсе основных событий, и с увлечением расписывают только подробности. В беспорядочном рассказе Пейерона о его жизни Пьера заинтересовала совсем не та её сторона, которую рассказчик считал поучительной. Преподавателя истории Пьера Меркадье нисколько не умиляла поэзия головокружительного возвышения старших мастеров путём женитьбы на хозяйских дочках. Поразило его то, что скрывалось за успехами Пейерона, — трагические образы каких-то незнакомых людей, которые роковым образом должны были пойти ко дну в быстром процессе распада общества. Когда держишь в руке какую-нибудь стеклянную вещь, иной раз хочется уронить её на пол, посмотреть, как она разобьётся. Увидеть осколки, услышать, как они зазвенят при этой маленькой катастрофе. Это извращённое желание возникает гораздо чаще, чем думают, и притом не обязательно у людей богатых (дело тут не в богатстве), — а у натур избранных. Такие натуры попадаются во всех семьях, были они и среди родственников Пьера Меркадье, — вот, например, брат его жены, Блез д’Амберьо… И Пьер улыбнулся, — Полетта просто с ума сошла бы, если бы узнала, что он находит в бегстве Блеза какую-то поэзию…
— Ну как? Надеюсь, вы нескучно провели время? — спросила Бланш. Она пришла вместе с Полеттой, и обе смотрели на собеседников, обняв друг дружку за талию.
XXVI