Неистовый удар грома и слепящий огненный лист папоротника, вдруг хлестнувший по горе, ошеломили «Жокея», он взвился на дыбы. Пьер с трудом укротил его. Торопливо бросив доктору: «До свидания», любовники понеслись по дороге, а доктор поспешил к своему санаторию.
— Где-то близко ударила! — сказала Бланш, ёжась от холодного дождя, полившего внезапно, как пот у больного в час долгожданного кризиса; она прижалась к Пьеру.
— Дети! Дети! — шептала она.
А в замке Полетта с ужасом прислушивалась к раскатам грома. От оглушительных ударов небо как будто раскалывалось надвое. С той стороны, куда выходило окно, самой молнии не было видно, вспыхивали только её отблески. Полетта высунулась из окна и крикнула: «Мама! Дядя!» Тщетный зов — они не могли её услышать, а ей хлынули в лицо первые струи дождя, и она откинулась назад. Потом поспешно заперла все окна и двери, чтобы не было сквозняков, — они притягивают молнии. На крыше был установлен громоотвод, но Полетта не верила в громоотводы. Ей с детства привили страх перед капризами молнии, которая проносится самыми неожиданными путями, врывается в дома по водопроводным трубам, перекидывается на люстры, ударяет в обеденный стол, а потом, как живое существо, вылетает через дверь. Боже мой! А Паскаль, а Пьер?! Вот беспокойство!
Госпожа д’Амберьо поднялась со скамьи, но дождь лил с такой силой, что нечего было и думать перейти через террасу. Они с братом укрылись в беседке. Гроза снова загрохотала.
Полетта Меркадье развела везде жаркий огонь в каминах, и как раз в это время вернулся Пьер, промокший до нитки; его бежевый летний пиджак казался коричневым, с бороды текло.
— Где ты был? Обсушись у камина. Сейчас я тебе дам бельё, переоденься. Где ты был?
— Разумеется, не дома. Гроза захватила меня около парка.
Вдруг Полетта спохватилась:
— А Паскаль? Где Паскаль? Разве он не с тобой был?
— Что ты?.. Нет! Наверное, он где-нибудь недалеко.
— А ты откуда знаешь? О боже мой! Что теперь делать! Куда же он мог пойти? Я думала, он с тобой. Так он не с тобой был?
— Да говорят же тебе — нет. Где-нибудь укрылся от дождя. Не выдумывай, пожалуйста, всяких ужасов.
Полыхнула молния, грозная, как на страшном суде, и неистовый удар грома заглушил голос Полетты.
— Мне страшно! — крикнула она и бросилась в объятия мужа. Но Пьер был ещё весь мокрый, и думал он не о сыне, а о том, что Бланш едет сейчас одна и правит норовистой лошадью…
Когда стихли раскаты грома, отражённые эхом в долине, послышался быстрый конский топот — лошадь бежала по мощёной дороге через террасу. Полетта увидела в окно тележку, в которой сидела Бланш.
— Ну вот, — сказала она, — эта особа тоже, наверное, попала под холодный душ… Впрочем, это ей полезно… А я думала, что ей уже не дают «Жокея» после того, как она…
Оглянувшись на Пьера, она увидела в его глазах такой живой, тревожный интерес к возвращению госпожи Пейерон, что у неё кольнуло сердце и всю её обдало жаром.
— Не смотри на эту женщину! — сказала она.
Пьер пожал плечами и отошёл к камину.
— Дорогой мой! — говорила госпожа д’Амберьо, стоя в беседке у окна и глядя, как бегут по цветным стёклам струи бешеного летнего дождя. — Дорогой мой, зачем мы живём на свете? Ты, может быть, не задавался таким вопросом, а?
— Лучше не думать об этом, да-с…
— А я не могу. В молодости, конечно, не думаешь. Но теперь… Вспомни, как прошла твоя жизнь, и моя жизнь, и жизнь нашей мамы… Такая пустота!.. А ведь казалось, что есть какой-то смысл существования… Да неужели я только для того родилась, чтобы произвести на свет эту остолопку Полетту и негодяя Блеза? А потом что? Потом — расширение вен, грудная жаба. И когда чувствуешь, что скоро всему конец, надо же найти какое-то оправдание, какое-то объяснение всему… Ты без этого обходишься? Что-то не верится. Пока ещё обходишься. Ты ведь моложе меня. Погоди, скоро настанет день, когда и ты почувствуешь такую потребность… Вот тогда-то и приходит человек к богу. Бог всему даёт смысл… Богу можешь открыть душу свою, когда больше уж некому её открыть. Ведь старики только болтают, — со всеми болтают, а по душам-то им поговорить не с кем, и в конце концов это одиночество становится нестерпимым.
— Послушай, Мари…
— Нет, погоди, не мешай… Вот в грозу, кажется, я всё-таки могу по-настоящему поговорить с тобой… Потому что когда-то здесь… Тётушка Эдокси… и когда-то мы здесь играли с нашими родичами, с Шандаржанами…