— Ты, должно быть, насквозь промокла? Нет? Знаешь, мама, Паскаль и девочки… Ах, мама, ах, дядя, подойдите же к огню, погрейтесь… Я сказала мадам Пейерон… Мама, накалить тебе кирпич?..
Все говорили разом, а тем временем в дверь прошмыгнул пёс Феррагюс и принялся отряхиваться; в комнате запахло псиной. Феррагюса выгнали.
— Садитесь же, мадам Пейерон, — сказала, наконец, Полетта с самым любезным видом, когда её мать ушла к себе в комнату переодеться и обсушиться. Граф пододвинул к огню кресло, и госпожа Пейерон рухнула в него. Она и в самом деле очень тревожилась. Полетта тоже беспокоилась, но у неё к материнской тревоге примешивалось совсем особое, волнующее чувство — потребность примириться с недругом перед лицом опасности, угрожавшей детям. И она говорила какие-то пустяки, заводила светский разговор, суетилась. Пьеру её поведение казалось нелепым и смешным. В сущности, он совсем не стремился к этому примирению, оно только всё усложнило бы.
Бланш испытывала лишь одно чувство — жгучую тревогу. Тревога эта не имела отношения ни к ливню, ни к грозе, ни к болоту, о котором Марта, покачивая головой, повязанной чёрной косынкой, говорила:
— Как польёт дождь наверху, на горе, так и пропадает там скотина… да и люди, само собой… Помнится, в тот самый год, как мой дед помер, — тому уж, значит, лет пятьдесят — один молодой парень женился… а жену-то он взял из-под Бура…
Да, жгучая тревога, и перед глазами серьёзное, замкнутое личико дочери, её фигурка, почти уже девичья, её длинные ноги в чёрных чулках… И затаённое воспоминание о тех минутах, когда за стенами сарая, возле часовни, звенели весёлые детские голоса…
Ливень начал утихать. Дети воспользовались этим и побежали вдоль кромки болота, уже не пытаясь укрыться от дождя. Башмаки их чавкали по размокшей земле. У бедняжки Ивонны одна нога, окунувшаяся в торфяную жижу, была вся чёрная. Сюзанна дрожала от холода. Паскаль старался забыть о своей мокрой рубашке, которая липла к телу, он часто передёргивал плечами, но делал вид, что не чувствует прикосновения холодной, мокрой одежды.
Вдруг они услышали, что в зарослях кустов кто-то идёт, — нет, даже не идёт, а бежит — бегут несколько человек.
— Крестьяне! — сразу повеселев, сказала Ивонна. Паскаль же ничуть не радовался встрече с какими-то незнакомыми людьми. Сюзанна, обернувшись, сказала:
— Может быть, они знают дорогу.
Для Паскаля эти слова были горькой обидой. Но Ивонна радовалась, что они пойдут в компании, да ещё со взрослыми, — ведь детям одним так страшно в грозу.
— Глупые вы девочки!..
В ту минуту топот послышался совсем близко. Кусты закачались. Ивонна вскрикнула: на опушку леса выбежали два диких кабана — один большой, другой маленький. У них совсем не было свирепого кабаньего вида, напротив, они казались какими-то растерянными; оба посмотрели на детей.
— Молчать! Не шевелитесь, — прошипел Паскаль.
Кабаны, видимо, искали свою звериную тропу. Не обращая внимания на человеческих детёнышей, они обнюхивали землю, словно с отвращением отфыркиваясь от поблёскивавшей на болоте водяной пелены, и опять юркнули в зелёную чащу. Снова сверкнула молния, ударил гром, и снова хлынул ливень.
— Уж лучше мокнуть под дождём, а только я больше не пойду в лес, — сказала Ивонна.
Паскаль пожал плечами. Башмаки у него промокли и во всю черпали воду.
Госпожа д’Амберьо, войдя в свою спальню, поставила в угол трость и сняла шляпу. Её утомила быстрая ходьба от беседки до замка, она беспокоилась за Паскаля, но сейчас для неё всего важнее было нелепое, бестактное поведение дочери. «Скажите на милость, ещё любезничает с этой тварью», — бормотала она. В ушах у неё шумело, кровь стучала в висках. Она чувствовала недомогание. Что это с ней? Почему её так тошнит? Она поглядела на статуэтку богоматери, стоявшую на полочке над кроватью, вместе с кропильницей из бретонского фаянса и засохшей веткой букса. Всё закружилось. Она едва успела дотащиться до постели и бросилась на неё, не думая о том, что грязными ботинками и промокшим платьем пачкает белое вязаное покрывало.
«Ну вот конец! — подумала она. — Бог призывает меня к себе…»
Перед глазами у неё неслись, сменяя друг друга, волны мрака и яркого света, нахлынули какие-то смутные образы; она дышала с трудом. Прошло немного времени. Сознание у неё просветлело. За окном по-прежнему сверкала молния. Гроза всё не могла успокоиться. Старуха в мокром грязном платье, тяжело дыша, кое-как поднялась и села на постели.