— Я не хочу трахаться со стриптизёршей, — запротестовал я уже в десятитысячный раз, пока мы поднимались на лифте.
— Что, теперь они слишком хороши для тебя? Ты трахал одну пару месяцев назад.
Боже, уже минуло два месяца? Казалось, времени прошло меньше, не считая тех случаев, когда часы тянулись дольше, случаев, когда я был уверен, что позади остались годы с тех пор, как я в последний раз пробовал сладость тела Поппи, с тех пор, как ощущал своим членом тепло и влажность её киски; это были те моменты, когда я чувствовал такую невыносимую боль в паху, что едва ли мог дышать. К счастью, Шон отчаянно пытался подняться по карьерной лестнице и задерживался на работе до поздней ночи, поэтому я проводил в пентхаусе большую часть времени один. Не то чтобы мастурбация когда-либо помогала: не имело значения, как часто я кончал в свою руку с мыслями о Поппи, боль от её потери никогда не притуплялась, а удар от её предательства никогда не смягчался. Изменила она или нет — моё тело по-прежнему желало её.
Я по-прежнему желал её.
— Это было по-другому, — ответил я Шону, пока мы выходили из лифта, но он лишь пожал плечами.
Я знал, что никогда не смогу донести это до него, потому что он в жизни не был влюблён. «Киска есть киска», — говорил Шон всякий раз, когда я пытался заставить его понять, почему не хочу трахаться с какой-то случайной девушкой, которую он знал, почему вообще не хочу встречаться с девушками. Что такого особенного в ней было?
Клуб был набит до отказа — вечер субботы — и понадобилось всего две порции водки с тоником, чтобы убедить Шона заняться своими делами. Оставшись возле бара, я потягивал мартини с Bombay Sapphire и наблюдал за танцующими на площадке, вспоминая, как Поппи исполняла стриптиз для меня одного.
Что бы я только ни отдал, чтобы вернуть некоторые из тех моментов обратно: Поппи и меня и ту проклятую шёлковую вещицу на её шее. Со вздохом я поставил свой напиток. Я пришёл сюда не предаваться воспоминаниям. Я пришёл сюда узнать, куда уехала Поппи.
Девушка-бармен подошла ко мне, протирая прилавок.
— Повторить? — поинтересовалась она, указывая на мой мартини.
— Нет, спасибо. Вообще-то, я кое-кого ищу.
Она приподняла бровь:
— Танцовщицу? Мы обычно не даём никакой информации о расписании девушек.
«Ради безопасности», — я видел, что она хотела добавить это, но не стала.
Я даже не мог оскорбиться, потому что знал, как это выглядело для неё.
— По правде говоря, меня не волнует расписание танцовщиц. Я ищу Поппи Дэнфорс… Думаю, она раньше работала здесь?
Глаза девушки расширились, как только она всё поняла:
— Боже мой, ты — тот священник, так ведь?
Я прочистил горло:
— Эм, да. Я имею в виду, что технически больше не священник, но был им.
Девушка усмехнулась:
— То фото, где ты играешь с фрисби в колледже, стоит на заставке рабочего стола на компьютере моей сестры. А ты видел мемы «Горячий Пастор»?
Я действительно видел — к счастью или к сожалению — мемы «Горячий Пастор». Они были сделаны с помощью фотографии, которая когда-то висела на сайте церкви Святой Маргариты, той, которую, как призналась Поппи, она искала несколько месяцев назад.
— Я подумала, может, будет лучше, если я узнаю, как вы выглядите.
— Помогло?
— Не очень
Теперь, когда мы выяснили, что я не был каким-то случайным парнем, домогающимся танцовщиц, я попробовал ещё раз:
— Ты знаешь, куда уехала Поппи?
Во взгляде девушки появилось сожаление:
— Нет. Она так внезапно сообщила о своём увольнении, никому не рассказала о причине или о месте, куда собралась, но мы все знали о снимках, поэтому и предположили, что причина в них. Она не сказала тебе?
— Нет, — произнёс я и снова поднял мой мартини.
Иногда правда лучше воспринимается с алкоголем.
Она повесила полотенце на крючок, а затем снова повернулась ко мне:
— Знаешь, я вспомнила, что Поппи оставила кое-что здесь, когда пришла собирать свои вещи. Сейчас принесу.
Я постукивал пальцами по барной стойке из нержавеющей стали, не позволяя себе поверить в то, что это было чем-то настолько важным, как письмо, оставленное специально для меня, но всё ещё страстно желая этого. Как она могла уехать просто так? Без единого слова?
Неужели для неё это было так незначительно?
Не в первый раз мою грудь сжимало от душевной боли. Боли от невзаимной любви, от знания, что я любил её больше, чем она меня.
Это ли всё время чувствует Бог?