***
После осознания того, что во второй половине дня Поппи не было дома, я забежал в кафе, и библиотеку, и винный сад, просто чтобы проверить, не пошла ли она поработать куда-нибудь ещё. Но нет, её не было ни в одном из этих мест; вернувшись домой, я отстегнул свой iPhone, но она по-прежнему не написала и не позвонила.
В отличие от епископа Бове.
Я не перезвонил ему.
Во время обычного сбора молодёжной группе я был разбит, сердит и встревожен. Но, к счастью, был вечер Xbox, поэтому мои разочарование и напряжение слились с теми же чувствами шумных подростков, сражавшихся со мной в игре. А в конце нашей встречи я прочитал краткую и подходящую случаю молитву.
— Боже, псалмопевец (прим.: здесь царь Давид) говорит нам, что слово твоё — луч света у наших ног: даже если мы не всегда знаем, куда ведёшь нас, ты обещаешь указать нам следующий шаг. Пожалуйста, сохрани для нас этот луч горящим, дабы наш следующий шаг, наш следующий час и наш следующий день были ясными. Аминь.
— Аминь, — пробормотали подростки и отправились домой к своим переживаниям, которые были (для них) такими же беспокоящими и тревожащими, как и мои.
Домашнее задание, влюблённость, несочувствующие родители и выпускной казались мне такими далёкими. Я хорошо помнил эти проблемы, хотя они были сильно омрачены смертью Лиззи. Подростки чувствовали себя иначе, нежели взрослые — без опыта, напоминавшего им о том, что их жизнь не разрушится из-за плохой оценки или неразделённой любви, они воспринимали всё острее и значительнее.
Но у меня был подобный опыт. Так почему же я до сих пор чувствую себя так, будто могу сломаться?
После молодёжной группы я сидел в своей гостиной с телефоном в руках, размышляя, должен ли связаться с епископом, звонил ли он, потому что Милли или Джордан рассказали ему о моих нарушенных обетах, и раздумывая о том, смогу ли продолжать притворяться, если он не знает. А затем я увидел это: присланное мне в смс фото.
Его отправили с неизвестного номера, но я всё понял в ту же секунду, когда открыл сообщение и увидел снимок Поппи, которая сидела в машине лицом к окну. Свет был тусклым, словно фотографирующий не использовал вспышку, и казалось, сделан он был на заднем сиденье, что навело меня на мысли о личном водителе за рулём. Я едва мог разглядеть локоны волос вокруг её шеи и ушей, мерцание небольших бриллиантовых гвоздиков, которые она иногда носила, и перламутровый блеск её блузы с бантом.
Стерлинг хотел дать мне знать, что он был с ней. Я понимал: это могло быть чем-то невинным, например, обедом или разговором, но, давайте честно, обед с бывшим был когда-нибудь абсолютно невинным?
Я попытался проглотить ощущение предательства. Как я мог претендовать на её время, если сам предлагал ей лишь украденные кусочки своего? Я не был такого рода парнем — или каким бы я ни был — который желает получать отчёт за каждую её минуту и каждую её мысль в ревностной надежде, что это поможет ей оставаться верной. Даже если бы у меня были права на её преданность (а их у меня нет, поскольку я был по-своему неверен, изменяя ей с Церковью), я бы не стал так поступать. Любовь безусловна и свободна, и даже я это знал.
Кроме того, именно этого и желал Стерлинг. Он хотел, чтобы я беспокоился и кипел от злости, чтобы сосредоточенно размышлял над его победой, но я не доставлю ему такого удовольствия и не стану оказывать Поппи медвежью услугу, обвиняя её посредством смс и голосовой почты.
Мы подождём с разговором, пока она не вернётся. Это было разумным решением.
Странно, но появление плана действий (или плана бездействия, так сказать) не помогло. Я пытался посмотреть телевизор, почитать и даже поспать, но в каждой паузе между репликами, в конце каждого абзаца передо мной возникали непрошеные и ужасные образы Поппи и Стерлинга: они разговаривали, трогали друг друга и трахались. В конечном итоге я бросил всё это и направился в подвал, где занимался с гантелями и приседал, пока луна не начала опускаться, затем осушил наполненный на четыре пальца стакан Macallan 12 и лёг спать.
Я проснулся этим утром не только с болью в мышцах, но ещё и с муками совести, на телефоне по-прежнему не было пропущенных звонков или сообщений. Я предался тайной фантазии о том, как брошу его в кастрюлю с кипящей водой или взорву в микроволновой печи (накажу за всё, что пошло чертовски неправильно за последние сутки), но вместо этого пошёл готовиться к мессе и после неё к блинному завтраку.
Утро прошло в размытом пятне отработанных действий, особенно после сообщения Милли о звонке Поппи, сказавшейся больной и предупредившей о своём отсутствии на волонтёрской работе (это сопровождалось взглядом, который был не совсем уничтожающим, но, безусловно, сердитым, и я, должно быть, выглядел довольно жалко, потому что она смягчилась и перед уходом сдержанно поцеловала меня в щёку).