Моё сообщение об отставке вместилось в тридцать секунд, после чего я закончил вызов и в течение минуты пялился на стену в своей спальне. Я сделал это. Это на самом деле происходило.
Я перестал быть пастором.
***
У меня не было кольца, и на свою зарплату я не мог пойти и купить его, но я пошёл в сад возле домика пастора, чтобы собрать букет анемон — все с белоснежными лепесточками и чёрными, как смоль, серединками — и связал стебли нитью, взятой из комнаты воскресной школы. Цветы были изящными, не слишком вульгарными, как и она; я смотрел на них всю дорогу, и, пока шагал через парк к её дому, моё сердце чуть не выскакивало из горла.
Что я скажу? Как я это скажу? Должен ли я встать на одно колено или так делают только в кино? Должен ли подождать, пока куплю кольцо? Или подождать, пока на моём горизонте не замаячит работа?
Я знал, что она любила меня, что хотела будущего со мной, но что, если я слишком торопился? Что, если вместо восторженного «да» я получу «нет»? Или — что намного хуже — «я не знаю»?
Я сделал глубокий вдох. Несомненно, это то, с чем сталкиваются все мужчины, готовые сделать предложение руки и сердца. Просто я никогда не думал, что в моём будущем когда-нибудь будет предложение, по крайней мере не в течение последних шести лет, и поэтому не считал нужным даже размышлять о том, как я буду его делать или что буду говорить.
«Пожалуйста, пусть она скажет «да», — молился я про себя. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
И затем я покачал головой и улыбнулся. Это была женщина, с которой я был прошлой ночью под нашей собственной хупой, а Бог окружал нас. Это была женщина, которая была моим личным причастием на церковном алтаре. Женщина, которую Бог сотворил для меня и привёл ко мне… Почему тогда я сомневаюсь? Она любила меня, а я любил её, и, конечно, она скажет «да».
Я слишком поздно понял, что на мне всё ещё была колоратка, нечто, от чего я уже официально (вроде как) отказался, но я был уже на полпути через парк и с цветами в руках и не хотел возвращаться назад ради мелочи, которая теперь казалась такой банальной. Эта ирония, на самом деле, заставила меня ухмыльнуться. Пастор делает предложение руки и сердца в своём воротнике. Это звучало как основа для плохой шутки.
Поппи тоже посчитает это забавным. Я уже представлял себе эту её небольшую улыбку, когда она попытается сдержать смех, её сжатые губы, её щёчки с ямочками и яркие ореховые глаза. Чёрт, она была особенно красива, когда смеялась. Смех Поппи напоминал смех принцесс, которых я воображал, будучи мальчиком: солнечный, беззаботный, с царственным звоном в голосе.
Я отворил калитку в её сад; мой желудок сжался в тугой узел, щёки болели от улыбки, а рука дрожала вокруг букета свежих цветов, которые всё ещё были влажными после утренней мороси.
Я шёл мимо цветов и растений, думая о «Песни Песней», о женихе, идущем к своей невесте с песней на устах. Я точно знаю, как он себя должен был чувствовать.
«Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами».
Я поднялся на крыльцо и, как только оказался у задней двери, крепко сжал цветы.
«Пленила ты сердце моё, невеста моя! Пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих…»
Я пробормотал другие стихи про себя, готовясь открыть дверь. Возможно, я прошепчу ей их позже, возможно, начерчу их пальцами на её обнажённой спине.
Дверь не была заперта, и, войдя в дом, я ощутил принадлежащий Поппи аромат лаванды, но не нашёл её ни в гостиной, ни на кухне. Она, вероятно, была в спальне или в душе, хотя я надеялся, что Поппи ещё не сняла то платье цвета мяты. Я сам хотел стянуть его с неё чуть позже, оголяя каждый дюйм её бледной кожи, пока она бы шептала мне «да» снова и снова. Я хотел отбросить его подальше от нас, взять её на руки и наконец-то заняться с ней любовью как свободный мужчина.
Завернув в коридоре за угол, я сделал глубокий вдох, готовый заявить о своём присутствии, но потом нечто заставило меня остановиться. Возможно, инстинкт, а возможно, сам Бог. Но что бы это ни было, я мешкал, моё дыхание застряло в горле, и затем я услышал это.
Смех.
Смех Поппи.
Не просто обычный смех. Он был низким, и хриплым, и немного нервным.
А следом прозвучал мужской голос:
— Поппи, ну же. Ты же знаешь, что хочешь этого.
Я знал, кому принадлежал этот голос. Слышал его лишь однажды, но узнал сразу же, будто происходило это каждый день моей жизни, и когда я сделал ещё один шаг в коридоре, мне удалось заглянуть в её спальню — передо мной предстала вся сцена.