Константин Казаков
Пастух
Вставало солнце над горою,
Цвели поля, паслись коровы,
Бежала тьма за горизонт,
А здесь день становился новый.
И, спрятавшись в тени кустов,
Накрывшись паркой, сняв озноб,
Пастух дремал, не видя снов.
И стадо тихо разбрелось.
Проспав до вечера, проснулся,
Сменив усталость морем сил,
Но, оглядевшись, ужаснулся
И в пустоту заголосил.
Он стадо звал, бежал, рыдая,
Не зная, что сказать отцу,
Пошёл в дремучий лес, плутая,
И думал, жизнь идёт к концу.
Безвыходность вселяла смелость,
Была готовность умереть,
А жить хотелось нестерпимо,
Но как родным в глаза смотреть?
Он шёл вперёд, шло книзу солнце,
Тропа сужалась, лес густел,
Родные горы исчезали,
А край далёкий зеленел.
Путь, похоже, будет длинным,
хочет ночь в пути застать.
Страшно спать на месте видном,
мальчик стал ночлег искать.
Вот удача: дуб престарый,
А наверху огромное дупло.
Ему б укрыться в нём, пожалуй,
Внутри, похоже, никого.
Внизу разжёг листву, чтоб звери
Боялись близко подойти,
Взобрался он и был уверен,
Что смог опасность обойти.
Внутри спокойствие витало,
И безмятежный дух царил.
Пастух от голода был и вялым,
И сон с усталостью свалил.
И снился сон, где волчья стая
Съедает всех его коров,
А он бежит, себя не зная,
И падает в огромный ров.
Он вдруг проснулся: «Что за место?
Я засыпал в лесу, в дупле».
Пейзажи были не знакомы,
Он был в неведомой стране!
И странно было всё в природе:
Трава не та, цветы не те!
И солнца нет на небосводе!
И всё в какой-то пелене.
Не пыль, не дым и не туман,
Всё как мираж, всё как обман.
Всё же он пошел вперёд,
Ведь голод он уже не ждёт.
Послышалось гудение вдали,
Всё громче, громче с каждым шагом,
Как будто сотни паровозов впереди
Гудок открыть решили разом.
Он шёл вперёд, туман светлел,
Текла вдоль склона белая река.
Там райский сад с плодами спел,
За горизонт тянулись сочные луга.
Он, страх забыв, вниз побежал,
Чтоб яства неизвестные вкусить.
Что будет с ним, конечно, он не знал.
Пусть есть нельзя, но воду можно пить?
Цветущих ягод цвет невиданных сортов.
Вода в реке бела, не видно дна,
Природы красота, так что не хватит слов,
И свежая звериная тропа.
Судьба порою вводит нас в тупик,
Коль смерть не обмануть, так значит быть беде.
А выбор страшен, но при этом невелик.
Без риска не пройти нигде.
Он подошёл к воде, ладонью тронул гладь.
Всё хорошо, лишь дрожь и в горле ком.
Набрал, глотнул и слёз не смог сдержать,
Ведь жидкость оказалась молоком.
«О! Как такое может быть, понять я не могу?
Я, видимо, погиб и в рай иду.
А на тропе следы копыт, она уводит в ад.
Тех, кто их оставил, встретить я не рад».
Что думают теперь отец и мать?
Оплакивают сына? Но он их слёз не стоит!
Найти не смогут и напрасно будут ждать,
До одури себя не успокоят.
А я-то, что ж? Спокойно в рай войду?
И там блаженно буду жить веками!?
Нет не найти покой, везде мне как в аду!
Терзаемый собой или чертями.
Мне нет за всё прощения, не достоин!
Я по тропе уйду в храм сатаны.
Пройду всю боль, коль хватит воли,
И вновь рожусь в полях родной страны!
И он пошёл в слезах, но с сердцем чистым,
Уверовав, что мёртв, плодов не искусил.
Он шагом шёл уверенным и быстрым,
А паровозный вой всё громче голосил.
А он всё дальше вдаль, глотая мили,
Кругом луга раскинулись за кругозор,
Дрожала суть, её сомнения били.
Что ждёт его, какой там приговор?
Внезапно тьма сменила свет
И съела весь простор до края.
Ему казалось, он ослеп,
Решил он: здесь – граница рая.
А дальше бесы и мучения,
Котлы и козни сатаны.
«Ох, нет моей душе спасения!
Их образы уже видны».
Вдали большой горел костёр,
Вокруг трясли рогами черти.
Был замысел мальчишки не хитёр,
Шёл на рожон – к чему бояться смерти?
Он крался ближе-ближе-ближе,
А гул сильней-сильней-сильней.
Сквозь шум вскричал вовсю бесстыже:
«Идите все ко мне скорей!»
Звук разрезал тромбоном рваным
И топотом увесистых копыт.
Он замер в ожидании бездыханном
И думал про себя: «Ну все! Погиб!».