Ингрэм задумчиво прикусил губу.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — откровенно признался он.
— Не понимаете? — спросил Педро, и его улыбка угасла. На мгновение его глаза стали резкими и холодными, внимательно изучая лицо своего собеседника. — Может быть, вы действительно не понимаете, — наконец решил он. — Вы не слышали, как была построена ваша собственная церковь?
— Ее построил человек по имени Уильям Люгер. Я ведь всего четыре дня здесь живу.
— И вы не знаете, при каких обстоятельствах он оставил на церковь деньги?
— Нет. Пока не знаю.
— Ну-ну, — пробормотал монах.
Он снова уселся и скрутил папиросу, насвистывая нехитрую мелодию для зачарованной ящерицы. Папиросу он скрутил на мексиканский манер — в виде небольшого рога. И Ингрэм заметил, испытав при этом легкое отвращение, что пальцы доминиканца были буквально оранжево-желтыми — от никотина.
— Давайте, я расскажу вам, — сказал брат Педро, выпустив кольцо дыма к грубым балкам, подпирающим потолок. — Билли Люгер был типичным для этих краев человеком.
— Наверное, все-таки чуть лучше, чем остальные, — сказал Ингрэм, слегка напрягшись.
— Нет, — ответил доминиканец. — Он был именно таким. Тридцать лет он занимался тем, что клеймил скот — свой собственный и тот, который одалживал, если можно так выразиться, при каждом удобном случае. А потом, когда началась охота на серебро Сан-Хоакина и золото Сьерра-Негра, он с головой ушел в работу на рудниках. Он заработал на них несколько тысяч и однажды вечером отправился в город, где увлекся игрой в карты с Рыжим Джимом Моффетом. Моффет выстрелил в него, и когда Билли, умирая, лежал на земле, ему пришло в голову оставить свои деньги на основание церкви. Вот и вся история. Отчасти именно благодаря этому вы оказались здесь.
— А убийца? — с жаром спросил Ингрэм. — Его повесили, я надеюсь?
— А вы кровожадны, молодой человек, — улыбнулся монах. — Но здешние люди обожают стрелять из ружей и редко прибегают к веревке. Нет, Моффета не повесили. Он до сих пор жив, процветает и здравствует. Вы наверняка вскоре встретите его в городе.
— Крайне необычная история, — сказал Ингрэм, тяжело вздохнув. — Неужели никто не попытался отдать убийцу в руки правосудия?
— Дело в том, — благодушно сказал доминиканец, — что Моффет обвинил Билли, что тот во время игры прячет карты в рукаве. Полагаю, что очевидцы убедились в правоте Рыжего Джима… после того как развеялся пистолетный дым.
Брат Педро снова поднялся.
— Я знаю, вам сразу удастся приобрести в городе большое влияние, — заметил он.
— И на чем основывается ваш вывод? — спросил Ингрэм, снова настораживаясь.
— Куда идут женщины этого города, туда обязательно отправляются мужчины, хотя иногда немного отстают, — сказал монах и шагнул через порог в поток солнечного света.
Солнце отразилось от его лысины, словно от коричневого стекла пивной бутылки.
Брат Педро еще раз помахал рукой на прощание и устало потащился по пыльной улице, оставив Ингрэма в замешательстве стоять в дверях. Юноша не мог понять смысла его последнего замечания. Оно подозрительно походило на сарказм, но этого нельзя было сказать с уверенностью.
Вздохнув, Ингрэм вернулся в дом, чтобы закончить свою проповедь. Это было нелегко. Ему пришлось стиснуть зубы и заставить карандаш двигаться. Потому что время от времени у него перед глазами возникало зрелище — карточный стол и один человек, прячущий карты в рукаве.
3. Слезы в ее глазах
Женщины? Ингрэм и не догадывался, что их так много в городе, в той его части, которая была отделена от мексиканских районов небольшой речушкой. Они заполнили больше половины передних скамеек в церкви, шептались и жужжали, а потом дружно принялись разглядывать священника с настойчивым любопытством, пока у него не возникло ощущение, что они не слышат ни слова.
Тогда он отвел от них взгляд и обратил всю силу своей небольшой речи в адрес дюжины мужчины, которые расположились на скамьях как можно дальше, прячась в затененных углах.
Они-то как раз слушали, и, судя по всему, им не казались убедительными рассуждения о мире. Мужчины то и дело обменивались мрачными взглядами. Пару раз преподобному Реджинальду Ингрэму показалось, что он видел слабую улыбку. Впрочем, он не мог сказать это с уверенностью. Он знал только, что церковь вдруг стала очень маленькой и что солнце нагревает ее с ужасающей силой. Было жарко, очень жарко; и священник отчаянно желал, чтобы через приоткрытое окно залетел прохладный ветерок и принес ему облегчение.