И ей отвечал Эменейрих-король:
О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.
Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…
И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.
Кнут из кожи скортокса.
Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…
Синейра спросила: с чего б ветерок
Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Его укусил в ляжку бешеный кроль!
Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.
Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.
Ну что же, девица сказала, король, —
Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!
Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.
Находчивых я и весёлых люблю…
И стала Синейра…
Я отлип от стены. Подошёл к самому страшному хищнику Кайетты.
И зажал ему рот ладонью.
И всё закончилось.
В коридорах что-то позвякивало — наверное, подавали к обеду… дробно стучали каблучки нянек — скоро будут здесь. Странно было понимать, что там же люди за дверью, всё время были люди, только руку протянуть, а я с минуту отбивал атаки этих тварей и всё молчал, пока меня тут чуть не загрызли. Хотя когда было кричать, спрашивается?
Крыса внутри, охрипшая от недавних воплей, тяжко вздохнула и, кажись, повалилась в обморок. Во всяком случае, в желудке будто камень лежал.
Снизу вверх на меня глядели огромные, жалобные глаза.
Заглядывали голубыми озёрами — в душу.
Невинные, кристально чистые, будто говорящие — это всё ошибка, ты же всё понял не так, и это всё они, это не я…
Но я не купился.
Я же, в конце концов, видел её лицо.
* * *
— Сломанные куклы и выпотрошенные игрушки, конечно, её рук дело. Так? И фазаны в саду вряд ли так уж сами собой перевелись.
Арделл хмуро кивнула.
У ног начальства безмятежно посвистывали носом два тхиора.
Я только недавно перестал поливать свою одежду кровушкой и до сих пор прижимал к самому глубокому укусу примочку с зельем. Хватануть зубами меня успели с десяток раз — просто в горячке я не все укусы почувствовал.
Милли увела совершенно обалдевшая тётушка — Арделл попросила присматривать за девочкой получше. Скоро в поместье должна была нагрянуть грозная бабуля, так что момент истины неотвратимо приближался.
А нас позабыли попросить вон из комнаты. Потому мы заседали в окружении игрушек и разнокалиберной мебели. Шифоньеры и шкафчики — прямо как у настоящей леди…
— А с кузиной они, значит, поссорились.
— Из-за бала. Знаешь, Лайл, она действительно получала всё, что хотела — Фаррейны выполняли любые её капризы. А тут она пожелала увидеть бал — и чтобы платье было такое же, как у Мариэль. Не соглашалась ждать пять лет до своего первого бала. Мариэль вскипела, наговорила ей гадостей. А она…
— Спела ей песенку.
Весёлую такую песенку о приключениях Синейры, Эменейриха и девяти их деточек. Шуточную — наверное, от прислуги в своём поместье услышала. Пела серебристым голосочком, с милой улыбочкой — и прямым, жестким, неподвижным и недетским взглядом, со взглядом убийцы на невинном личике. И сквозь невинность, как сквозь вуаль то и дело прорезалась злобная радость — когда она видела, как кричит и извивается на полу её кузина.
Я видел её лицо — мельком, пока пытался отбиться от зверушек. И улыбку видел.
— А паренёк, местный запевала…
— Случайность. Милли не натравливала на него своих питомцев, она просто не подумала, что кто-то может пропеть ту же песню. У тхиоров отличный слух. Они были в пределах слышимости, понеслись на знакомые слова и знакомый мотив, не увидели хозяйки и атаковали того, кто пел.
Ладно, чего ты раскис, Гроски, подумаешь — облажался как законник, облажался как сотрудник питомника, а в придачу тебя чуть не уделали два хорька и мелкая девчонка.
— Откуда эти милые зверушки вообще взялись?
Свернувшиеся у ног Арделл гибкие хищники выглядели живописно — хоть сейчас на герб к каким-никаким аристократам.
— Тайный разводчик, — варгиня наклонилась и мимоходом прошлась пальцами по коричневой шерстке ближайшего тхиора. — Я потом тебе подробно расскажу, как мы с Мел к нему наведались. В общем, ему удалось достать выбраковку от настоящего заводчика, а дальше он начал плодить геральдионов. Вернее, их дикую версию. Близкородственные скрещивания, к тому же. Ему ещё и хватило ума ходить по домам аристократов второго-третьего круга с предложениями купить таких питомцев. Милли увидела, настояла на покупке, отец души в ней не чаял, потому купил сразу двоих…
— Души не чаял, говоришь?
Арделл поднялась и принялась слоняться по комнате, рассматривая кукол.
— Ага. Как и мать. Я говорила со слугами, которые остались после того пожара… Единственный ребёнок, обожаемая дочка. Ей позволяли просто всё. А когда они поняли, кого растят…
А кого они растили-то? Ну да, ну да, улыбчивую голубоглазую гиену. Вечная поза жертвы, сплошное притворство — я такая тихая, я такая несчастная, посмотрите, мне страшно. И умение добиваться своего и очаровывать.
А под этим…
— Служанка многого не знала, но сказала, что именно после покупки тхиоров её господа забеспокоились. Была какая-то история с цыплятами — думаю, Милли начала натравливать питомцев на живую кровь. Может, просто для развлечения. А незадолго до смерти родителей Милли что-то стряслось с гувернанткой. Повариха вспомнила, что ту искусали — несерьёзно, тхиоры были ещё мелкими, но в поместье был знатный переполох, а хозяева и вовсе были сами не свои…
— Потому что поняли, что нападение было не случайным, — вяло предположил я.
— Я тоже так думаю. Зачем Милли это сделала — из любопытства или разозлилась… кто знает. Но родители перепугались всерьёз и решили убрать тхиоров подальше. Ведь дело-то, конечно, в животных, а без них с ребёнком легко можно будет договориться.
Сумрачно усмехнулась наивности покойных родителей. Взяла из-за чайного столика Аннабет, повертела — и вернулась на свое место, пристроив куклу на колени.
— Повариха сама не слышала, а вот слухи ходили… госпожа Дорми тем вечером кричала, что этих чудовищ в доме не будет. Чудовищ, представляешь? Ха. Милли, конечно, плакала и пыталась… как она там воздействовала на родителей? Может, и истериками, но скорее — вечным «Я заболею и умру», «Ах, мне больно, у меня темнеет в глазах» и так далее… Вряд ли это к чему-то привело — родители запоздало решили воспитывать дочку. А ночью поместье сгорело.
— Сгорело, — повторил я и сам удивился — ух ты, как спокойно-то вышло.
— Сгорело, — повторила Арделл, заглянула в невинные голубые глаза Аннабет и потрогала куклу за нос. Странно она смотрелась — с кнутом на боку, в клетчатой рубахе и с куклой на коленях. — Теперь уж и не узнать — как это случилось. Разве что дать маленькой Милли «Истину на ладони». Я-то уверена… знаешь, Фаррейны были очень милы с Милли, когда она у них гостила. Подарки ей дарили, умилялись её манерам — добрые дядюшка и тётушка. Так что она вполне могла решить, что у них ей будет лучше.
— Девять лет, — монотонно сказал я, рассматривая ладонь со следами укусов. — Дар Ветра. Не Огня.