— Если там не отравление… Нэйш, инородка возможна?
— Разумеется, — мягко доносится из уголочка. — Проблема в том, что это достаточно сложно отследить. Ну, вы знаете… до.
Молчу, наглаживаю Пуховку. Настроение ни к чёрту. Мясник в этом мастер — с утра всё как следует изгадить.
Пуховка изливается в грозное «гррррр». Плакса пошмыгивает носиком. Шипелка схватывает общий настрой и высвистывает что-то на родном наречии.
Дело дрянное — сейчас нойя начнёт щебетать.
У Конфетки своя болезнь — как только разговор на «встряске» протухает, тут же лезет оживлять со своими охами-ахами, сплетнями-песнями и рассказами о травах-зельях. У неё на этот случай тем семьсот наготовлено.
— Ах, сладенькая, но ведь кажется, мы еще не поговорили о нынешних вызовах? — и взмахивает руками, и вся колышется, и воняет чем-то удивительно сладким. — Я готова поклясться волосами Перекрестницы, что Водная Чаша нынче не молчала. И кажется, полчаса назад мы с Уной даже видели курьера — такой миленький, строгий мальчик, правда, Уна?
Когда она вообще ухитряется всё замечать от своих котлов.
Гриз говорит «Гм», а вид имеет задумчивый. Ясно, вызов есть, вызов какой-то странный, так что она уже решила брать заказ, только не знает, кого волочь с собой.
Скрещиваю пальцы в густой шерсти Пуховки.
— Что же такое могло стрястись в мирном, мирном Вейгорде, — намурлыкивает Аманда, — неужто объявился кровожадный людоед, или Хромой Министр крадёт людские сны, или вдове Олсен вновь потребовалось подлечить любимого единорога?
На вдове Олсен все дружно возводят глаза в потолок — эта благотворительница нам все печенки выжрала. Пухлик еще и делает охранный жест. Дней пять назад опять сопровождал меня к милой вдовушке.
— М-м-м, — кривится Грызи, — не то чтобы я могла бы произнести «Уж лучше бы Олсен»…
Пять секунд громкого возмущения от всех, кого достала благотворительница со своими чайными церемониями.
— …но дело непонятное. В Мейлесене на полях появляются выжженные круги.
Стало быть, северо-восток, где как раз и полей побольше.
Грызи перебирает документы, от которых несёт официозом и сургучом. Подарочек от курьера, наверное. В документах описывается, что в таких и рассяких селениях по ночам заладили появляться «знаки» странной формы. В основном округлой. И приличного объёма.
— Народ опасается за урожай, а окружной инспектор — народных волнений, — Гриз взмахивает листком. — Он нас как раз и вызвал, кстати. Там не то чтобы глушь, но четыре небольшие деревеньки на небольшом удалении да сколько-то мелких поместий торговцев зерном. Публика необразованная, так что эти явления их сильно тревожат. Да, и ещё горящий круг остался в лесу… а тут вот подпалены макушки леса, и дети видели огненный шар в ночи.
Молчание прерывается выразительным «Боженьки» от Пухлика.
— Ах, как это волнующе, как интересно, — воркует Конфетка и расточает улыбки. — Ну надо же, небесное явление! Падающие звёзды, огненные шары… из этого вышла бы славная песня.
Только непонятно, что в этой песне забыли ковчежники. Грызи вон думает — что-то забыли, потому что щурится. Выбирает.
— Кейн, там предстоит работа с огнём, так что понадобится «панцирь».
Пухлик пытается переплюнуть Конфетку по сладости улыбки. И уверяет, что поохотиться на падающие звезды — это он с детства мечтал.
Держу пари на свой атархэ, мог бы — он остался б в питомнике, хоть и навоз от яприлей выгребать.
— Мел, Аманда присмотрит за Ночкой.
Я, конечно, упираюсь и бурчу, что делать мне нечего — за огненными шарами гоняться.
Только по глазам Грызи видно, что дело решённое.
Никакого Дара Следопыта не нужно.
* * *
Окружной инспектор — мерзкая скотина. Весь состоит из причмокиваний и осторожных поглядываний. Потрясает мясистыми щеками в рыжих волосёнках. И сыплет, стелет словами, что вот, это не их компетенция, и служащие тревожатся, и расплодились разные слухи, и вообще, у них тут в округе других дел навалом.
Дела и правда навалены — стопками, вдоль стен кабинета. Торчат из шкафов, съезжают со стола. Мышам тут, небось, — обожраться.
Выбираемся из пропахшего бумагой и мышиным пометом логова через два часа, с гудящими головами. По делу окружник не сказал ни на волос. Провожатых не дал. Но хоть карту удалось стрясти. Да обещание связаться со всеми старостами деревень — чтобы нам предоставили кров и еду.
— Думаю, платить он нам и вовсе не собирается, — глубокомысленно изрекает Пухлик, пока мы волочёмся к «поплавку».
Этот-то скользкий типец? Да он на нас ещё и всех собак повесит. Без разницы, справимся или нет.
— Специально вызвал тех, кто берет подешевле, чтобы отписать начальству, что принял меры, — бубнит Пухлик уже в «поплавке». — Ха, судя по сведениям, которые он там излагал — он даже никого на опрос свидетелей не направил. Что старосты изложили по «сквозникам» — то и преподнес.
Старосты всего наизлагали — вилами с ушей можно сгружать. От явления небесных дев до обильных звездопадов. Нужного ничего нет. Какое кому дело до того, что старухи предсказали конец света, а народ кинулся кому-то там молиться и жертвы приносить?
Грызи в разговоры не встревает, ползает пальцами по карте. Иногда шепотом ругает окружников за бестолковость. Восемь случаев, а эти балбесы только три на карте обозначили.
К первому полю приходится от речки добираться с час. Шагом Грызи — вернее, полушагом-полулётом. Пухлик иногда трусцой поспевает, я привыкла и держусь рядом.
Сожжённое поле видно издалека. Дыра в самом сердце, среди созревающих колосьев. Издалека — почти что ровный круг. Шагов в двадцать диаметром, не меньше.
Запах гари смазался: этот круг не последний. Да еще и пламя странное. Часть поля не сожжена, а просто спеклась и вплавилась в землю. Рядом колосья иссохли от жара, только вот не сгорели. Трогаю пальцами — ещё влажные от сегодняшней росы. Быстро прогорающее пламя — магическое.
Может, драккайна? Пламя что-то сильное и слишком ровное. Ступаю по кругу, ковыряю землю носком сапога — всё черно, мертво, выпалено до корня. Страшный жар. Похоже на какой-то артефакт или зелье, только чёрта с два тут возьмёшь след: местные хорошо уже успели вокруг погулять. Натоптали, навоняли.
Грызи обходит выжженный круг, приглядывается к краям, ищет что-то на земле. Пухлик топчется по пожарищу и пытается вычесать какие-то истины из своей щетины.
— Ну, — начинает неуверенно. — Я как-то слышал всякое насчёт шаров, которые валятся с небес. В Крайтосе рассказывали — лет сто назад бахнулась такая штука в середку леса. Сосны в разные стороны, пожар… да, и воронка. Только вот вряд ли у нас по специальности — ловить звёздные камешки.
Открываю рот, чтобы сказать Далли: глаза протри, ты где-то видишь воронку? О звёздных камнях я слышала кучу всего в детстве. Рассказывал один чудак, не вылезавший из библиотек: и как они летят, и как падают, и даже порывался соорудить что-то такое, чтобы наблюдать звездокаменные дожди, только моя мамаша его живо отучила.
И тут Грызи говорит спокойно, щурясь куда-то вверх:
— Боюсь, это как раз по нашей специальности. И я знаю, что это может быть.
Ну, раз так — я тоже знаю. Грызи думает, жар шёл сверху. Мгновенная вспышка, вал пламени, магического и быстро прогорающего.
А в Кайетте может воспламеняться только одна птица.
— Феникс.
* * *
Слова и буквы пахнут, поют и имеют цвет. Не верите — спросите любого Следопыта. Он расскажет, как это: когда любое слово — переплетение вкусов, и запахов, и музыка, и палитра.
Что «е» — снежно-белое, с запахом хрустких яблок и пыли, распахнутое и с напевом копыт. А «м» — звеняще-оранжево-сладкое и чуть-чуть вяжет. «Л» поёт гудением пчёл и отдаёт золотистым мёдом, а «к» — холодное, царапучее, с паскудным запахом металла.