Стрейф стоял раздавленный и прятал лицо. Миссис Мэлсид тихо вздохнула, левую руку прижала к щеке, словно хотела унять боль. Ее муж тяжело дышал. Декко, казалось, вот-вот расплачется.
Синтия, спотыкаясь, побрела из гостиной, в наступившей тишине никто не проронил ни слова. Я знала, она говорит правду, мы уедем домой и больше не вернемся в эту страну, которую полюбили. Я знала: ни здесь, ни дома Синтию не увезут в синем фургоне, не очень похожем на машину «скорой помощи». Стрейф останется с женой, потому что он не может иначе, по-своему он человек благородный. Я почувствовала боль там, где у меня должно быть сердце, и снова глаза обожгли слезы. Пусть бы Синтия спустилась на берег, пусть бы она, поскользнувшись, упала в море или даже бросилась со скалы! Со стола убирали последнюю посуду после чая, и страшные видения, рожденные в больном бреду Синтии, обступали нас — графы, спасавшиеся бегством, голод, пришельцы, пустившие корни в чужую землю. И никому не нужные дети, они выросли и стали убийцами.
Бегство
«Просто смешно», — думает Генриетта. И все-таки ей жаль эту девушку, такая она бледная, серая, так хнычет. Мало того, имя какое-то противное — Шэрон.
— Нет, правда, — ласково говорит она, — вы это забудьте, и все. Может, уехать ненадолго? Ну хоть в… в…
Куда ехать такой вот Шэрон Тэмм? В Маргейт? В Бенидорм?
— Если вы не против, я помогу. Скажем так, одолжу немного…
Девица качает головой. Сальные волосы мотаются туда-сюда. Никуда она ехать не хочет, хнычет, скулит. Она хочет быть здесь. Она знает, здесь ее место.
— Я просто думаю, Шэрон, так будет легче. Перемените обстановку недели на две. Я понимаю, это непросто.
Снова качает головой, мотаются волосы. Сняла свои старушечьи очки, тщательно вытерла лоскутной — а может, залатанной — юбкой. Расшлепанные сандалии она скинула раньше и, беседуя, теребит их. Сидит она на полу, такая привычка.
— Мы ведь друг друга понимаем, — говорит Генриетта. — Милая, вы поймите!
— Я от оранжевых ушла. Теперь я совсем другая. Серьезная.
— Да, я знаю, что ушли. Я знаю, Шэрон, теперь у вас все в порядке.
— Вот был ужас…
Оранжевые — какие-то восточные мистики, Генриетта мало про них знает. Кто-то ей говорил, что мистикой прикрывают распутство, но толком не объяснил почему. Видимо, это не кришнаиты, те тоже ходят в чем-то оранжевом, но едят такую ерунду, что тут не пораспутничаешь. Оранжевые жили на лугу, жители очень сердились, только это было давно.
— Я знаю, что вы стараетесь, милая. Знаю, что вы начали новую жизнь.
Беда в том, что, как это ни глупо, новая жизнь началась с Генриеттиного мужа.
— Я хочу быть здесь, — повторяет Шэрон. — С тех пор как это случилось, я знаю, что больше мне жить негде.
— Ну, милая, ведь ничего не случилось.
— Для меня это не так, Генриетта.
Шэрон не улыбается вообще. Генриетта не вспомнит, чтоб улыбка осветила серое лицо, да и румяна, и помада его никогда не оживляли. Сама она любит одеться, тщательно поддерживает свою красоту и этого понять не может. Неприглядная Шэрон Тэмм — не потаскушка, навряд ли она гонится за деньгами. Должно быть, таких девиц вообще нету, они только в книгах.
— Я думала, лучше вам сказать, — говорит Шэрон. — Я думала, так честнее.
— Очень хорошо, что сказали.
— Он никогда бы не решился.
Шэрон встает, надевает сандалии на грязные ноги. В волосах у нее белый пластиковый бантик, вроде заколки, Генриетта его не заметила, потому что волосы закрывали, а теперь Шэрон приводит все в порядок, трясет головой, вынимает заколку, перекалывает.
— Он никого не может обидеть, — говорит она Генриетте о том, с кем Генриетта прожила бок о бок уже двадцать с лишним лет.
Потом она уходит, а Генриетта, все время сидевшая в кресле, так и сидит. Ее чрезвычайно удивили две последние фразы. Как она посмела сказать, что он никогда бы не решился! Как она посмела намекнуть, что знает, чего он не может! Секунду-другую Генриетте хочется за ней побежать, нагнать ее в передней, ударить всей ладонью по лицу. Но странный разговор так поразил ее, так оскорбил, что двинуться она не в силах. Шэрон напросилась сама, тихо прохныкала по телефону, что должна поговорить «об очень важном». Генриетта собиралась выйти, но сразу согласилась, полагая, что Шэрон надо как-то помочь.
Хлопает входная дверь. Генриетта не движется. В прошлом месяце ей исполнилось сорок три. Юбка, синий свитер, коралловое ожерелье, кольца на обеих руках, волосы вымыты чем-то таким, что они все еще каштановые. Глядит она вниз, на ковер, туда, где сидела гостья. Когда-то Шэрон Тэмм приходила часто, много рассказывала о родных, Генриетта ее пожалела. Вдруг перестала приходить, связалась с оранжевыми.